Книга третья
Глава первая
Нерон отправляет Веспасиана в Сирию,
возлагая на него обязанность ведения войны с иудеями
1. Когда Нерону доложено было о печальных событиях в Иудее, он, весьма
естественно, почувствовал тайный страх и смущение; но наружно старался быть
высокомерным и показывал себя гневным, говоря: "Во всем происшедшем
виновата больше небрежность полководца, чем храбрость врагов". Ему
казалось, что императорскому величеству пристойнее горделиво взирать на
печальные явления и делать вид, будто его душа выше всяческих несчастий. Однако
его озабоченность изобличала его душевное волнение.
2. Долго размышляя о том, кому вверить взволновавшийся Восток, кому поручить
наказание иудеев за их мятежи и сдерживание зараженных уже ими соседних
народов, он остановился на Веспасиане, как на единственном человеке, способном
совладать с критическим положением и могущем предпринять такую серьезную войну —
человеке, выросшем и поседевшем в сражениях, еще задолго до этого возвратившем
Риму потрясенный германцами Запад, подчинившем силой оружия римскому скипетру
неведомую до той поры Британию и доставившем, таким образом, отцу Нерона,
Клавдию, триумф, не заслуженный им собственными подвигами.
3. Видя в этом выборе хорошее предзнаменование, принимая также во внимание
солидный возраст избранника в связи с его военной опытностью, имея в его
сыновьях залог верности его и замечая в этих юношах, только что достигших
зрелого возраста, опору доблести отца; быть может, наконец, и потому, что Бог
уже так все это предопределил, — он послал Веспасиана принять начальство над
войсками в Сирии. Предварительно, однако, чтобы возбудить его рвение, он,
приневоленный нуждой, всячески умилостивлял его и всевозможными любезностями
старался расположить к себе. Веспасиан послал из Ахайи, где он находился вместе
с Нероном, своего сына Тита в Александрию, чтобы взять оттуда пятый и десятый
легионы, сам он отправился через Геллеспонт и сухим путем прибыл в Сирию, где
собрал римские силы и многочисленные союзные отряды соседних царей.
Глава вторая
Сильное поражение иудеев у Аскалона.
Веспасиан подвигается к Птолемаиде
1. Победив Цестия, иудеи до того возгордились своим неожиданным успехом, что
никак не могли умерить свой пыл и, точно воодушевленные счастливым роком, все
настойчивее стояли за дальнейшее ведение войны. Кто только способен был носить
оружие, бросился, не долго думая, в поход, предпринятый против Аскалона. Это
старый город, отдаленный от Иерусалима на 520 стадий, всегда ненавидимый
иудеями и долженствовавший поэтому теперь сделаться первой жертвой их
нападения. Во главе кампании стояли три человека, выделявшиеся телесной силой и
предусмотрительностью; это были: Нигер Перейский, Сила Вавилонянин и ессей
Иоанн. Аскалон был сильно укреплен, но почти без войска: в городе находились
лишь одна когорта пехоты и один эскадрон всадников под командой Антония.
2. В своем ожесточении они шли так быстро, что сразу, как будто прибывшие
издалека, очутились перед городом. Но Антоний, предупрежденный заранее об их
враждебном намерении, вывел уже своих всадников и, не робея перед
многочисленностью и смелостью врагов, храбро выдержал их первый натиск и
отбросил назад тех, которые подступили к стенам. Новички в борьбе с опытными
солдатами, пешие против конных, разбросанные в беспорядке против тесно
сомкнутых рядов, с наскоро сколоченным оружием против воинов в полных доспехах,
руководимые больше гневным инстинктом, чем предусмотрительностью, воюя против
солдат, привыкших повиноваться слову команды и действовать по одному мановению,
— иудеи были легко преодолены. Ибо как только их передовые ряды пришли в
смятение, они уже были приведены конницей к отступлению и, таким образом,
напирая на задние ряды, стремившиеся к стене, теснили друг друга до тех пор,
пока все, преследуемые конницей, не рассеялись по всей равнине. Широко и
открыто расстилалась равнина перед римской конницей, что значительно
способствовало победе римлян, для иудеев же было причиной гибели. Бежавших
римляне обгоняли и оборачивались к ним лицом; собиравшихся на пути бегства они
вновь рассеивали и убивали в бесчисленном множестве; другие окружали со всех
сторон толпы иудеев и расстреливали их без всякого труда; иудеям
многочисленность их, вследствие отчаянного положения, в котором они очутились,
казалась ничтожеством; римляне же, как их ни было немного, но благодаря тому,
что счастье было на их стороне, считали себя достаточно сильными для того,
чтобы одержать верх. Так как первые, стыдясь своего поспешного бегства и
выжидая благоприятного оборота дела, боролись со своим несчастьем, а последние
не переставали пользоваться своим счастьем, то битва затянулась до самого
вечера. В результате десять тысяч иудеев и среди них двое их предводителей,
Иоанн и Сила, легли мертвыми на поле сражения. Остальные, большей частью
раненые, с уцелевшим еще предводителем Нигером, спаслись в идумейский городок
по имени Саллис. Римляне имели в этой битве только немного раненых.
3. Это сильное поражение не смирило, однако, гордости иудеев; скорее это
несчастье только усилило их смелость. Не проученные жертвами, а увлеченные
счастьем, улыбавшимся им прежде, они дали себя заманить в другое поражение. Не
выжидая даже столько времени, сколько требовалось для заживания раны, они
собрали все свои боевые силы, чтобы с большей яростью и в большем количестве еще
раз напасть на Аскалон. Но вместе с неопытностью и другими военными
недостатками им сопутствовала и прежняя судьба. Антоний на этот раз уже
заблаговременно занял все проходы; таким образом, они неожиданно попали в
засаду и, прежде чем успели выстроиться в боевой порядок, были оцеплены
всадниками и опять потеряли свыше восьми тысяч человек. Все остальные бежали, и
между ними также Нигер, который на пути бегства совершал еще много смелых
подвигов. Неприятель преследовал их и загнал в укрепленную башню деревни
Визедель. Чтобы не оставаться долго у непобедимой почти башни и чтобы не
оставить, однако, в живых вождя иудеев, который вместе с тем был и их
храбрейшим борцом, они подожгли башню снизу. Когда она сгорела, римляне, полные
радости, возвратились назад, не сомневаясь в том, что и Нигер погиб. Но Нигер
уцелел, соскочив с башни в потаенное подземелье замка, и на третий день, когда
иудеи с плачем разыскивали его труп для погребения, он окликнул их снизу. Его
появление наполнило сердца иудеев неожиданной радостью: божественное
провидение, казалось им, сберегало им в его лице полководца для будущего.
4. В Антиохии, столице Сирии, которая по своей величине и благосостоянию
занимает, бесспорно, третье место среди городов римского мира, Веспасиан принял
свою армию. Здесь он соединился также с царем Агриппой, который во главе всей
своей армии ожидал его прибытия. Отсюда он поспешил в Птолемаиду. В этом городе
его встречали мирно настроенные граждане Сепфориса из Галилеи. Они не
заблуждались на счет своих собственных выгод и могущества римлян и еще до
прибытия Веспасиана заключили оборонительный и наступательный союз с Цестием
Галлом, получив от него гарнизон; теперь же, будучи благосклонно приняты
полководцем, они объявили себя готовыми к участию в борьбе против своих
соотечественников. По их же просьбе полководец дал им гарнизон из пехоты и
всадников, достаточно сильный для того, чтобы выдержать возможные нападения со
стороны исступленных иудеев. Ибо потеря Сепфориса ему казалась не менее опасной
для предстоящей войны, так как это был величайший город Галилеи, имел от
природы хорошо защищенное положение и мог поэтому сделаться опорным пунктом для
всей страны.
Глава третья
Описание Галилеи, Самарии и Иудеи
1. Галилея, разделяющаяся на Верхнюю и Нижнюю, окружена Финикией и Сирией.
Западную ее границу составляют Птолемаида и окружающая ее область, а также
Кармил, некогда галилейский горный хребет, а ныне тирский, у которого лежит
всаднический город Габа, получивший свое название от поселившихся в нем
всадников, освобожденных от службы Иродом. На юге она тянется по границам
Самарии и Скифополиса вплоть до Иорданских вод. По восточной ее границе
расположены: Иппина, Гадара, Гавлан и царство Агриппы; на севере ее замыкают
Тир и тирские владения. Нижняя Галилея простирается в длину от Тивериады до
Завулона, невдалеке от прибрежной полосы Птолемаиды, а в ширину она
расстилается от деревни Ксалос по Большой равнине до Вирсавы; здесь же
начинается ширина Верхней Галилеи, продолжающаяся до деревни Вака, у тирской
границы, между тем как длина этой части Галилеи тянется от прииорданской
деревни Феллы до Мерофа.
2. Несмотря на большое протяжение этих обеих частей страны и на окружающее
их со всех сторон иноплеменное население, жители все-таки всегда стойко
выдерживали всякое вражеское нападение. Ибо они с самой ранней молодости
подготовляли себя к бою и всегда были многочисленны. Этих бойцов никогда нельзя
было упрекнуть в недостатке мужества, а страну — в недостатке людей. Последняя
очень плодородна, изобилует пастбищами, богато насаждена разного рода деревьями
и своим богатством поощряет на труд самого ленивого пахаря. Немудрено поэтому,
что вся страна плотно заселена; ни одна частица не остается незанятой; скорее
она чересчур даже пестрит городами, и население в деревнях вследствие изумительного
плодородия почвы также везде до того многочисленно, что в самой незначительной
деревне числится свыше 15 000 жителей.
3. Вообще, если даже по величине Галилея уступает Перее, то по силе и
значению необходимо отдать преимущество первой, потому что она вся возделана и
имеет вид огромного сплошного сада. Перея же, при ее гораздо более значительном
протяжении, в большей своей части бесплодна, не культивирована и слишком дика
для производства нежных плодов. Места же не столь пустынные и даже более или
менее плодородные, равно как находящиеся под насаждениями равнины, используются
преимущественно для культуры оливкового дерева, винограда, пальм и обильно
орошаются горными потоками, а при их высыхании во время жарких ветров —
постоянно действующими ключами. Перея простирается в длину от Махерона до
Пеллы, а в ширину — от Филадельфии до Иордана. Пелла, о которой идет речь,
лежит на северной границе, западную же границу образует Иордан; на юге Перея
граничит с землей моавитян, а на востоке с Аравией, Сильбонитидой с областью
Филадельфии и Геразой.
4. Страна самаритян лежит посередине между Галилеей и Иудеей. Она начинается
у деревни Гинеи на большой равнине и кончается у Акрабатского округа. Природа
ее совершенно тождественна с природой Иудеи. Обе эти страны богаты горами и
равнинами, легко обрабатываемы, плодородны, засажены деревьями и изобилуют
плодами в диком и культурном виде. Естественное орошение здесь хотя не очень
богатое, но зато бывают обильные дожди. Текучие воды все чрезвычайно пресны, а
благодаря обилию хорошего корма скот здесь обладает большей молочной
производительностью, чем где-либо. Лучшим же доказательством превосходных
качеств и богатой производительности обеих стран служит густота их населения.
5. Обе страны граничат между собой у деревни Ануаф, иначе называемой
Воркеем, которая вместе с тем служит северной границей Иудеи; западную
оконечность Иудеи по длине образует лежащая на границе против Аравии деревня,
называемая тамошними иудеями Иорданом; в ширину же она простирается от Иордана
до Иоппии. Как раз в центре Иудеи лежит Иерусалим, вследствие чего иные не без
основания называли этот город пупом страны. Иудея не лишена также
благоприятного соседства с морем, так как ее прибрежная полоса тянется до
Птолемаиды. Она разделена на одиннадцать округов, над которыми, как царская
столица, владычествует Иерусалим, возвышающийся над окружающей его страной, как
голова над телом. Остальные города распределены по округам: ближайшим за
Иерусалимом следует Гофна, затем Акрабата, после Тамна, Лидда, Эммаус, Пелла,
Идумея, Эн-Гади, Иродион и Иерихон. Затем окружные города образуют: Ямния и
Иоппия, наконец Гамала и Гавлан, Батанея и Трахонея, принадлежавшие вместе с
тем к области царя Агриппы. Последняя начинается у Ливанских гор и истоков
Иордана и простирается в ширину до Тивериадского озера, а в длину — от деревни
Арфы до Юлиады. Население этой страны составляет смесь иудеев и сирийцев.
Столько я счел нужным сказать вкратце об Иудее и ее окружающих местностях.
Глава четвертая
Иосиф, делающий нападение на Сепфорис, отбрасывается.
Тит во главе многочисленного войска приходит в Птолемаиду
1. Вспомогательные отряды, посланные Веспасианом сепфорянам, под
предводительством Плацида, состоявшие из 1000 всадников и 6000 пехоты, разбили
лагерь на Большой равнине, чтобы здесь разойтись: пехота в виде гарнизона
расположилась в самом городе, а конница осталась в стане. Обе части войска
постоянными вылазками и набегами на окрестности причиняли Иосифу и его людям,
хотя последние находились в покое, много вреда: они разграбляли вокруг все
города и отбивали нападения, на которые отваживались жители этих окрестностей.
Иосиф, впрочем, напал на город и надеялся покорить его после того, как он сам
до отпадения города от галилеян так сильно укрепил его, что даже римляне не
могли бы взять его, разве только с большим трудом. Но по этой именно причине он
ошибся в расчете: он понял, что не в состоянии победить сепфорян ни силой, ни
добрым словом. Его попытка только больше ожесточила неприятеля против страны.
Раздраженные нападением римляне, не отдыхая ни днем, ни ночью, опустошали поля,
грабили имущество поселян, убивали способных носить оружие, а более слабых
продавали в рабство. Убийства и пожары наполняли всю Галилею; никакие бедствия
и несчастья не остались неиспытанными, ибо преследуемые не имели другого
убежища, кроме городов, укрепленных Иосифом.
2. Между тем Тит быстрее, чем можно было ожидать в зимнее время, переплыл из
Ахайи в Александрию и принял под свою команду военную силу, за которой он был
послан. Быстро продвигаясь вперед, он скоро достиг Птолемаиды, где нашел своего
отца, и присоединил к находившимся при нем двум превосходным легионам (пятому и
десятому) приведенный им с собой пятнадцатый легион. Сюда прибыли еще 18 когорт
и, кроме них, из Кесарии пять когорт с конным отрядом и пять других отрядов
сирийских всадников. Десять из названных когорт имели по 1000 человек пехоты
каждая, а остальные 13 когорт — по 600 человек; конные отряды состояли из 120
всадников каждый. Кроме того, был составлен еще сильный вспомогательный корпус
от царей: Антиох, Агриппа и Соем выставили каждый по 2000 пеших стрелков и 1000
всадников; аравитянин Малх послал 1000 всадников и 5000 пехоты — большей частью
стрелков, так что соединенная армия, включая и царские отряды, достигала 60 000
человек пехоты и конницы. В этот счет не вошел еще обоз, следовавший в
громадном составе, хотя последний по знанию военного дела должен быть также
причислен к ратному войску, потому что в мирное время прислуга занята всегда
теми же упражнениями, что и их господа, а в войне она разделяет опасности
последних, так что в опытности и физической силе она никому не уступает, кроме
разве своих господ.
Глава пятая
Описание римского войска,
его лагерного быта и прочего,
что составляет славу римлян
1. Уже в одном этом пункте достойна удивления мудрость римлян, что они
пользовались обозом прислуги не только для служебных обязанностей повседневной
жизни, но умели также приспособить его к самой войне. Если же бросить взгляд на
все их военное устройство в целом, то нужно прийти к убеждению, что это
обширное царство приобретено ими благодаря их способностям, а не получено как
дар счастливой случайности. Ибо не только когда война уже наступает, они
начинают знакомиться с оружием, и не нужда лишь заставляет их подымать руку для
того, чтобы в мирное время снова ее опускать, — нет, точно рожденные и выросшие
с оружием, они никогда не перестают упражняться им, а не выжидают для этого
каких-либо определенных случаев. Их упражнения отличаются тем же неподдельным
жаром и серьезностью, как действительные сражения: каждый день солдату
приходится действовать со всем рвением, как на войне. Поэтому они с такой
легкостью выигрывают битвы; ибо в их рядах никогда не происходит замешательства
и ничто их не выводит из обычного боевого порядка; страх не лишает их
присутствия духа, а чрезмерное напряжение не истощает сил. Верна поэтому их
победа над теми, которые уступают им во всех этих преимуществах. Их упражнения
можно по справедливости называть бескровными сражениями, а их сражения кровавыми
упражнениями. И внезапным нападением неприятель не может иметь успех, ибо,
вступая в страну неприятеля, они избегают всякого столкновения с ним до тех
пор, пока не устраивают себе укрепленного лагеря. Последний они разбивают не
зря, без определенного плана, и не на неровном месте; и не все вместе без
разбора участвуют в его сооружении. Если место выпадает неровное, то его
выравнивают, отмеривают четырехугольник, и тогда за дело принимается отряд
ремесленников, снабженных необходимыми строительными инструментами.
2. Внутреннее пространство они отводят для палаток, а наружное кругом
образует как бы стену, которая застроена башнями на равном расстоянии друг от
друга. В пространстве между башнями они ставят быстрометательные снаряды,
камнеметы, баллисты и другие крупные метательные орудия, приспособленные все к
немедленному действию. Четверо ворот построены на четырех сторонах окружности
лагеря; все они удобопроходимы для вьючных животных и достаточно широки для
вылазок в случае надобности. Внутри лагерь удобно распланирован на отдельные
части. В середине лагеря стоят палатки предводителей, а посреди последних,
наподобие храма, возвышается шатер полководца. Все остальное пространство
представляет вид импровизированного города, снабженного чем-то вроде рынка,
ремесленным кварталом и особым местом для судейских кресел, где начальники
разбирают возникающие споры. Укрепление окружности и устройство всех внутренних
частей стана совершается с неимоверной быстротой благодаря большому количеству
и ловкости рабочих. В необходимых случаях с наружной стороны вала делается еще
окоп в четыре локтя глубины и столько же ширины.
3. Раз шанцы уже готовы, солдаты отдельными группами отдыхают в тишине и
порядке в своих палатках. Жизнь лагеря со всеми ее отправлениями подчиняется
также установленному порядку: ношение дров, доставка провианта и подвоз воды
производятся особо назначенными войсковыми отделениями по очереди. Никто не
вправе завтракать или обедать, когда ему заблагорассудится, а один час
существует для всех; часы покоя, бодрствования и вставания со сна возвещаются
трубными сигналами; все совершается только по команде. С наступлением утра
солдаты группами являются с приветствием к центурионам, эти — к трибунам, с
которыми тогда все офицеры вместе с той же целью представляются полководцу.
Последний, по обычаю, объявляет им пароль дня, а также приказы для сообщения их
своим подчиненным. Соблюдается тот же порядок и в сражении, так что они имеют
возможность густыми массами делать быстрые движения к наступлению или отступлению,
смотря по тому, необходимо одно или другое.
4. 06 оставлении лагеря возвещается трубным звуком. Все тогда приходит в
движение; по первому мановению снимаются шатры, и все приготовляются к
выступлению. Еще раз раздается звук трубы — быстро навьючивают тогда солдаты
мулов и других животных орудиями и стоят уже, словно состязающиеся в бегах за
ареной, совершенно готовыми к походу. В это же время они сжигают шанцы для
того, чтобы не воспользовался ими неприятель, в той уверенности, что в случае
надобности они без особого труда смогут соорудить на этом месте новый лагерь.
Третий трубный сигнал возвещает выступление — выстраиваются ряды, и всякий
замешкавшийся солдат спешит занять свое место в строю. Тогда вестник, стоящий у
правой руки полководца, троекратно спрашивает на родном языке: все ли готово к
бою. Солдаты столько же раз громко и радостно восклицают: “Да, готово!” Нередко
они, предупреждая окончание вопроса, полные воинственного воодушевления, с
простертыми вверх руками издают только один воинственный клич.
5. Тогда они выступают в путь и подвигаются молча, в стройном порядке.
Каждый остается в линии, как в сражении. Пехотинцы защищены панцирями и шлемами
и носят с обеих сторон острое оружие. Меч на левом боку значительно длиннее
меча, висящего на правом и имеющего в длину только одну пядень. Отборная часть
пехоты, окружающая особу полководца, носит копья и круглые щиты; остальная
часть пехоты — пики и продолговатые щиты, пилы и корзины, лопаты и топоры и,
кроме того, еще ремни, серпы, цепи и на три дня провизии; таким образом, пешие
солдаты носят почти столько же тяжести, сколько вьючные животные. Всадники
имеют с правой стороны длинный меч, в руке такое же длинное копье; на лошади
поперек спины лежит продолговатый щит; в колчане они имеют три или больше
длинных, как копья, метательных дротиков с широкими наконечниками; шлемы и
панцири они имеют одинаковые с пехотой; избранные всадники, окружающие особу
полководца, вооружены точно так же, как их товарищи в эскадронах. Авангард
образует всегда легион, назначающийся по жребию.
6. Такого порядка держатся римляне в походе, в лагере и по отношению к
выбору разного рода оружия. В самих сражениях ничто не происходит без
предварительного совещания; каждое движение имеет основанием своим
предначертанный план, и, наоборот, за каждым решением следует всегда его
исполнение, Оттого они так редко совершают ошибки и каждый промах легко
поправляется вновь. Победе, доставшейся счастливой случайностью, они охотнее
предпочитают поражение, если только последнее является следствием заранее
составленного плана. Они держатся того мнения, что успех, приобретенный не по
вине действующих лиц, порождает неосмотрительность, в то время как всестороннее
обдумывание, если даже иной раз и не достигает своей цели, имеет, однако, своим
последствием энергическое стремление к предупреждению неудач в будущем; затем
случайная удача не имеет виновником того, на долю которого она выпадает, между
тем как печальные результаты, не оправдывающие прежних расчетов, оставляют по
крайней мере утешение в том, что дело было правильно задумано.
7. Упражнения оружием направлены у них к тому, чтобы закалить не только
тело, но и дух; для достижения этой цели действуют также и страхом: их законы
карают смертью не только дезертирство, но и менее важные проступки. Беспощаднее
закона была еще личная карательная власть полководцев; только щедрость наград,
выдаваемых храбрым воинам, образует противовес, благодаря которому они не
кажутся столь жестокими по отношению к провинившимся. Зато и повиновение
командирам так велико, что все войско в мирное время представляет вид парада, а
на войне — одного-единственного тела — так крепко связаны между собой ряды, так
легки повороты, так навострены уши к приказам, глаза напряженно устремлены на
сигнальные знаки и руки подвижны к делу. Поэтому они всегда готовы к действию и
нелегко переносят бездействие. Если только они стоят в боевом порядке, то
никогда не отступают ни перед количественным превосходством сил, ни перед
военной хитростью, ни перед препятствиями, представляемыми местностью, ни даже
перед изменой счастья, ибо тверже, чем в последнее, они веруют в свою победу.
Нужно ли удивляться, что народ, который всегда рассуждает, прежде чем что-либо
предпринимает, который для осуществления своих предприятий имеет такую могущественную
армию, — что этот народ расширил свои пределы; к востоку до Евфрата, к западу
до океана, на юге до тучных нив Ливии, а на севере — до Дуная и Рейна? Иной не
без основания даже скажет, что владения все еще не так велики, как того
заслуживают владельцы.
8. Это описание не имеет, впрочем, целью хвалить римлян, а утешать
побежденных и падких к возмущениям людей наводить на другие размышления. С
другой стороны, организация римского войска может служить образцом для тех,
которые умеют ценить совершенство, но не вполне с ним знакомы. Однако после
этого уклонения я опять возобновляю нить моего рассказа.
Глава шестая
Плацид отбит от Иотапаты.
Веспасиан вторгается в Галилею
1. Веспасиан со своим сыном Титом оставались некоторое время в Птолемаиде и
приводили в порядок свои войска, между тем как Плацид рыскал по Галилее,
захватывал в плен множество жителей и убивал их; в его руки попадалась, однако,
слабая и малодушная часть населения, ратный же люд, как Плацид хорошо замечал,
каждый раз убегал от него в укрепленные Иосифом города. Он двинулся поэтому
против сильнейшего из последних, Иотапаты, надеясь легко покорить ее внезапным
нападением и этим прославить себя в глазах полководцев, а им самим облегчить
дальнейшее ведение войны, ибо он думал, что другие города после падения
сильнейшего из них со страха сдадутся без борьбы. Но он жестоко ошибся в своих
надеждах. Иотапатцы узнали о его приближении и ожидали его у города. Неожиданно
они напали на римлян в большом числе, вооруженные и воодушевленные к бою, сознавая,
что они сражаются за угрожаемое отечество и за жен и детей. Спустя короткое
время они отбросили назад римлян, причем ранили многих, но убили лишь семь
человек, ибо они отступали не в беспорядке, удары неглубоко врезывались в
хорошо защищенные со всех сторон тела римлян, а иудеи, будучи сами легко
вооружены, не осмеливались нападать на тяжеловооруженных врагов на близком
расстоянии и метали в них стрелы большей частью издали. Со стороны же иудеев
пали трое и несколько было ранено. Плацид счел себя слишком слабым для
нападения на город и обратился в бегство.
2. Решившись, наконец, сам вторгнуться в Галилею, Веспасиан выступил из
Птолемаиды и двинул свое войско в поход в принятом по римскому обычаю порядке.
Легкие вспомогательные отряды и стрелков он выслал вперед для отражения
непредвиденных неприятельских нападений и осмотра подозрительных лесов, удобных
для засад. За ними следовало отделение тяжеловооруженных римлян, состоявшее из
пехоты и всадников, после чего шли по десять человек из каждой центурии,
носившие как собственную поклажу, так и инструменты для отмеривания лагеря; за
ними тянулись рабочие, которые должны были выравнивать извилистые и бугристые
места по главной дороге и срубать мешающие кустарники, дабы войско не уставало
от трудностей похода; позади них, под прикрытием сильного отряда всадников,
подвигался обоз, состоявший из багажа начальствующих лиц. Затем следовал сам
Веспасиан, сопровождаемый отборной пехотой, всадниками и броненосцами, вслед за
ним ехали принадлежащие к легионам всадники, которых каждый легион имел 120;
затем шли мулы, навьюченные осадными машинами и другим военным снаряжением;
после появлялись легаты, начальники когорт с трибунами, окруженные отборным
войском; за ними несли знамена и посреди них орла, которого римляне имеют во
главе каждого легиона. Как царь птиц и сильнейшая из них, орел служит им
эмблемой господства и провозвестником победы над всяким врагом, против которого
они выступают, За этими святынями войска шли трубачи, и тогда лишь двигалась главная
масса войска тесными рядами, по шесть человек в каждом, сопровождаемая одним
центурионом, который, по обыкновению, наблюдал за порядком. Обозы легионов
вместе с вьючными животными, носившими багаж солдат, непосредственно примыкали
к пехоте. Наконец, позади всех легионов шла толпа наемников, за которыми для их
безопасности следовал еще арьергард, состоявший из пехоты, тяжеловооруженных
воинов и массы всадников.
3. Подвигаясь со своим войском в таком порядке. Веспасиан достиг границы
Галилеи, где разбил свой стан. Он нарочно удерживал еще рвение солдат для того,
чтобы видом своих военных сил внушить страх врагам и вместе с тем дать им время
одуматься до начала действий. В то же время, однако, он делал приготовления к
штурму крепостей. Появление полководца действительно поколебало многих в их
мятежных замыслах и наполнило всех страхом. Войско, которое под
предводительством Иосифа стояло лагерем невдалеке от Сепфориса, у города
Гариса, лишь только услышало, что римляне уже стоят у них за спиной и готовы драться,
— не выждав столкновения с ними и, даже не видя их еще в глаза, немедленно
рассеялось по всем сторонам. Иосиф, оставшись с очень немногими, счел себя
чересчур слабым для встречи неприятеля; от его внимания не ускользнул также
упадок духа, овладевший иудеями, и то обстоятельство, что они большей своей
частью, если бы могли довериться римлянам, охотно вошли бы в соглашение с ними.
Исполненный мучительных предчувствий насчет исхода войны вообще, он решил на
этот момент по возможности уйти от опасности и вместе с оставшимися верными ему
людьми бежал в Тивериаду.
Глава седьмая
Овладев городом Габарой, Веспасиан направляется против Иотапаты. —
После продолжительной осады он берет этот город благодаря измене перебежчика
1. Веспасиан двинулся против города Габары и овладел им при первом
наступлении, так как нашел его покинутым войском. По вступлении в город он
приказал убить всех юношей; римляне в своей ненависти к иудеям и из мести за
жестокое обращение с Цестием не щадили людей любого возраста. После этого он
приказал предать огню не только сам город, но и все селения в его окрестности;
большинство из последних было покинуто своими обитателями; оставшиеся кое-где
жители были проданы в рабство.
2. В том городе, который Иосиф избрал себе убежищем, его прибытие в качестве
беглеца распространило страх. Жители Тивериады были убеждены в том, что он не
бежал бы, если бы окончательно не отчаялся в счастливом исходе войны, и в этом
последнем отношении они действительно отгадали его мнение. Иосиф ясно сознавал,
к какому концу поведут начинания иудеев, и единственное спасение, которое было
еще возможно для них, он видел в оставлении им задуманного дела. Сам же он,
хотя вполне мог надеяться на прощение римлян, готов был лучше сто раз умереть,
нежели изменой своему отечеству и бесчестием возложенного на него достоинства
полководца благоденствовать среди тех, которых он был послан побороть. Ввиду
этого он решил доложить в точности правительству в Иерусалиме о положении дел,
дабы, с одной стороны, преувеличенным описанием неприятельских сил не навлечь
на себя впоследствии упрека в трусости, а с другой — умалением этих сил не
ободрять тех, которые хотели бы принять лучшее решение. Он написал поэтому в
Иерусалим, что если правительство пожелает завязать мирные переговоры, то пусть
оно даст ему знать неотложно, в противном случае если решение о войне останется
твердым, тогда пусть пришлет ему такое войско, которое было бы в состоянии
сразиться с римлянами. И немедленно он отправил послов с донесением в
Иерусалим.
3. Веспасиан, решившись разрушить Иотапату (куда, как он узнал, бежала
большая часть неприятеля и которую он вообще признавал крепкой опорой для
последнего), отрядил пехоту и всадников для нивелирования холмистого и
каменистого пути, труднопроходимого для пешеходов и совсем недоступного для
всадников. За четыре дня они окончили работу и открыли перед римлянами широкую
столбовую дорогу. На пятый день — это было в двадцать первый день месяца
артемизия — Иосиф прибыл из Тивериады в Иотапату и своим появлением вновь
воскресил упадший дух иудеев. Перебежчик принес Веспасиану желанную весть о
прибытии Иосифа в Иотапату и советовал ему скорее напасть на город, так как со
взятием последнего он покорит всю Иудею, если вместе с тем захватит в плен и
Иосифа. Веспасиан с радостью выслушал эту весть, считая ее чрезвычайно
счастливым предзнаменованием; он усматривал перст божий В том, что тот из его
врагов, который слыл самым талантливым, самовольно попал в ловушку, и поэтому
послал немедленно Плацида и декуриона Эбуция — человека, отличавшегося
храбростью и предусмотрительностью, с 1000 всадников для оцепления города с
целью лишить Иосифа возможности тайного бегства.
4. На следующий день он сам выступил во главе своей соединенной армии и к
вечеру прибыл в Иотапату. На севере от города, на возвышении, отстоящем от него
на семь стадий, он разбил свой лагерь; он хотел как можно ближе находиться на
виду неприятеля, чтобы внушать ему страх, — и это удалось ему в такой степени,
что ни один иудей не осмелился выйти за стену. Нападать сейчас римляне не могли
решиться, так как они весь день находились в пути; они удовольствовались
поэтому оцеплением города двойной войсковой линией и образованием позади них
еще третьей линии из всадников, чтобы закрыть всякий выход для жителей. Но
иудеи, отчаявшись в спасении, сделались через это только смелее, ибо ничто так
не воодушевляет на борьбу, как сознание безысходности.
5. На следующий день римляне предприняли наступление. Вначале иудеи,
расположившиеся лагерем в окрестности перед стеной, сражаясь на близком
расстоянии, выдерживали напор; но когда Веспасиан напустил на них стрелков,
пращников и всю массу войска, вооруженного метательными копьями, а сам он с
пехотой устремился вверх по крутизне, на вершине которой легко было уже взять
стену, — Иосиф, опасаясь за судьбу города, во главе всего гарнизона сделал
вылазку. Тесными рядами иудеи бросились на римлян и отбросили их далеко от
стены, выказав при этом много примеров храбрости и отваги; впрочем, сколько они
причинили вреда, столько же и потерпели сами, ибо в той же мере, в какой иудеев
ожесточало отчаяние, римлян подзадоривало честолюбие; последним помогала в бою
военная опытность в соединении с силой, а первым — смелость в связи с
ожесточением. По окончании сражения, длившегося целый день, иудеи предались
ночному покою; они ранили массу римлян и 13 человек убили, на их стороне было
17 убитых и 600 раненых.
6. На следующий день они сделали вторую вылазку против римлян и боролись с
еще большим упорством: сопротивление, оказанное ими сверх ожидания врагу в
предшествовавший день, сделало их еще более смелыми; но и римляне защищались
сильнее; удар, нанесенный их честолюбию, ожесточил их до крайности, так как им
казалось равносильным поражению то, что они не сразу победили. До пятого дня
продолжались беспрерывные выступления римлян, равно как ожесточенные вылазки и
борьба со стены со стороны иотапатцев: ни иудеи не робели перед превосходством
сил римлян, ни римляне не могли остановиться перед трудностями покорения
города.
7. Иотапата почти вся расположена на отвесной скале; со всех сторон
ниспадают столь глубокие пропасти, что, когда всматриваешься в эти бездны, глаз
от утомления не проникает до глубины; только с северной стороны, где город
спускается по склону горы, он бывает доступен; но и эту часть Иосиф окружил
укреплениями для того, чтобы возвышающийся над ней горный хребет не мог бы быть
занят неприятелем. Прикрытый со всех сторон другими горами, город оставался
совершенно невидимым до тех пор, пока не приходили в непосредственную близость
к нему. Так была укреплена Иотапата.
8. Но Веспасиан хотел побороть и природу местности, и отвагу иудеев; он
решил поэтому усилить осаду и собрал начальников для обсуждения способа
нападения. Когда же было принято решение воздвигнуть вал против доступной
стороны стены, Веспасиан разослал все войско для добывания строевого материала.
Горные леса вокруг города были срублены и, кроме леса, доставлено также
бессметное количество камней. Для защиты от стрельбы, производившейся сверху
вниз, были натянуты на столбах ивняковые плетни, под прикрытием которых
солдаты, не подвергая себя опасности от стрел, которые летели со стены,
работали над валом. Еще одна часть войска раскапывала ближайшие холмы и
постоянно перевозила землю. Так, делясь на три отряда, все войско было занято
работами. Иудеи, со своей стороны, бросали на защитительные кровли римлян
большие обломки скал и разного рода стрелы, которые если и не убивали рабочих,
то, во всяком случае, мешали им своим беспрерывным и страшным гулом.
9. Тогда Веспасиан велел расставить кругом метательные машины, которых
войско имело 160 штук, и стрелять в тех, которые занимали стены. Катапульты
бросали свои копья, баллисты — камни весом в один талант, пылающие головни и
густые кучи стрел, которые не только сделали стену недоступной для иудеев, но и
отрезали от них еще некоторое пространство перед стеной, потому что
одновременно с машинами стреляли и многочисленные арабские стрелки и все
метатели копий и камней. Не имея возможности сопротивляться со стены, иудеи
между тем не оставались праздными. Маленькими группами на разбойничий манер они
делали вылазки, срывали, защитительные кровли и убивали незащищенных рабочих;
там, где последние были обращены в бегство, они разрушали вал и сжигали сваи
вместе с покоившимися на них крышами. Так продолжалось до тех пор, пока
Веспасиан не понял, что причина этого зла кроется в расстоянии, отделяющем
сооружения, так как проходы между ними доставляют иудеям свободный к ним
доступ, и не приказал связать между собой защитительные кровли. Создав этим
самым сообщение для отрядов, он отныне положил конец дальнейшим нападениям
иудеев.
10. Вал между тем все более вырастал и достиг уже почти высоты стенных
зубцов. Иосиф видел, как велика будет опасность, если он со своей стороны не
примет мер для спасения города; он созвал мастеров и приказал им возвысить
стену; когда же те заявили о невозможности работать под постоянным градом
стрел, он придумал для них следующее прикрытие. Он приказал соорудить столбы и
расположить на них только что стянутые с волов шкуры: камни из метательных
машин в них задерживались, стрелы скользили по их поверхности, а головни
вследствие мокроты шкур теряли свою опасность. Под этой кровлей мастера
беспрепятственно могли работать день и ночь, довести высоту стены до 20 локтей,
построить на ней многочисленные башни и соорудить еще крепкий бруствер. Все это
удручающим образом подействовало на римлян, мнивших уже себя столь близкими к
цели; они изумлялись изобретательности Иосифа и присутствию духа осажденных.
11. Сам Веспасиан был страшно озлоблен этой хитрой выдумкой и смелостью
иотапатцев. Последние же, ободренные новыми сооружениями, начали возобновлять
свои прежние вылазки. Схватки между отдельными отрядами, всякого рода
разбойничьи нападения, похищение у неприятеля всего, что только было возможно,
и сжигание осадных сооружений опять сделались повседневным явлением. Веспасиан
решил наконец прекратить всякую борьбу и, держа город в осаде, заморить его
голодом. Он предполагал одно из двух: или жители вследствие недостатка
необходимейших жизненных продуктов будут вынуждены просить о пощаде, или же
если они доведут свое упорство до крайности, то погибнут от голода; во всяком
случае, он надеялся гораздо легче победить их в бою через некоторый промежуток
времени, когда он нападет на истощенных и обессиленных. На первых же порах он
ограничился тем, что приказал охранять все входы и выходы города.
12. Хлеба и других припасов, кроме соли, осажденные имели в изобилии; зато
ощущался недостаток в воде, так как в городе не было никаких источников и
жители его перебивались обыкновенно дождевой водой. Но в летнее время дождь в
той местности — редкое явление; а так как осада выпала именно в это время года,
то при одном воспоминании об угрожающей жажде жители теряли головы и были так
удручены, как будто запасы воды уже иссякли. Ибо Иосиф, снабдив город всем
необходимым и заметив бодрый дух жителей и готовность их затянуть, вопреки
ожиданиям римлян, осаду на продолжительное время, выдавал воду в определенном
размере. Вот это сбережение казалось им более тягостным, чем действительный
недостаток; не имея возможности пить в свое удовольствие, они еще больше желали
и пили воду, точно уже изнемогали от жажды. Это обстоятельство не ускользало от
внимания римлян: они видели с возвышений, как жители города стекались к одному
определенному месту, где им вода выдавалась по мере. Туда же они и направляли
свои машины и многих лишали жизни.
13. Веспасиан еще надеялся, что вода в цистернах вскорости иссякнет и тогда
сдача города будет неизбежна. Чтобы отнять у него эту надежду, Иосиф приказал
многим жителям погрузить свою одежду в воду и затем развесить ее на стенные
брустверы, так что по всей стене потекла вода. Это ужаснуло римлян и лишило их
бодрости: они увидели вдруг, что те, которые, по их мнению, нуждаются в глотке
воды, расточают такую массу ее для насмешки. Тогда и полководец потерял надежду
на покорение города голодом и жаждой и вновь принялся за оружие. Это вполне
соответствовало желаниям иудеев: отчаявшись в собственном спасении и спасении
города, они, конечно, предпочитали смерть в бою смерти от голода и жажды.
14. Кроме названной хитрости Иосиф выдумал еще другую для доставления себе
жизненных припасов. Через одно непроходимое и поэтому менее охраняемое
караулами ущелье на западной стороне долины он завязал через послов письменные
сношения с иудеями в окрестностях и таким образом получал в избытке те
продукты, которых недоставало в городе. При этом он приказывал своим послам
ползком прокрадываться мимо караулов и прикрывать спину шкурами для того, чтобы
стражники, если и заметят их ночью, то принимали бы их за собак. Но однажды эта
хитрость была обнаружена, и охрана ущелья усилена.
15. Иосиф тогда увидел, что город недолго еще будет держаться и что его
личное спасение в случае дальнейшего его пребывания в нем сделается весьма
сомнительным. Ввиду этого он, посоветовавшись со знатнейшими лицами, составил
план бегства. Жители, однако, узнали об этом, обступили его и умоляли не
покидать их в то время, когда они только и рассчитывают на него: он оставляет
еще последнюю надежду на спасение города, так как пока он здесь, то ради него
каждый будет бороться с радостью; попадут они в руки неприятеля, он останется
их утешением. Ему не подобает бежать от врага, бросать друзей и при наступлении
бури покинуть корабль, на который он вступил при спокойном плавании. Он
окончательно погубит город, так как никто не осмелится больше сопротивляться
неприятелю, если уйдет тот, который всем внушает бодрость.
16. С этой минуты Иосиф не давал больше повода заметить, что он занят мыслью
о собственном спасении, а говорил, наоборот, что желает уйти в их же
собственных интересах. Ибо его пребывание в городе, пока они еще вне опасности,
не принесет им много пользы; если же они будут покорены, тогда он без всякой
надобности погибнет вместе с ними. Но раз ему удастся проскользнуть мимо
осаждающих, он может оказать им извне существеннейшие услуги: он поспешит тогда
как можно скорее собрать галилеян из деревень и таким образом заставит римлян
выступить против него и отступить от их города. Он не видит, чем он может быть
им полезен теперь, оставаясь на месте, — будет разве то, что он сделает римлян
более настойчивыми в осаде, так как для них чрезвычайно важно захватить его в
свои руки; если же они узнают о его бегстве, тогда они значительно охладеют к
осаде. Иосиф, однако, не убедил этих людей, а достиг только того, что они еще
сильнее к нему приставали. Дети, старцы, женщины с грудными младенцами на руках
пали с воплем пред ним, схватили его ноги и, рыдая, молили его все-таки делить
с ними их судьбу, — не потому, я думаю, чтобы они не желали спасения ему, а
потому, что они еще надеялись на свое собственное: ибо они думали, что пока
Иосиф остается на месте, им не может быть причинено никакое зло.
17. Убедившись, что лучше уступить их настойчивым требованиям и что в случае
упорства его возьмут под стражу, тронутый, с другой стороны, жалостью к
стонущим, он решил остаться и, вооружившись тем духом отчаяния, которое внушало
положение города, воскликнул: "В таком случае пора начать бой, ибо надежды
на спасение больше нет! Ценой жизни мы купим добрую славу и храбрыми подвигами
прославим себя перед дальними потомками". От этих слов он перешел к делу,
сделал вылазку во главе отборных бойцов, обратил в бегство неприятельские
аванпосты, протеснился до самого лагеря римлян, разрушил кровли, под которыми
укрывались строители шанцев, и бросил пылающие головни в их сооружения.
Повторяя то же самое на второй и третий день, он еще несколько дней и ночей
подряд провел в безустанной борьбе.
18. От этих вылазок римляне терпели много вреда: отступать перед иудеями они
стыдились, когда же те отступали, они, вследствие тяжести своего вооружения, не
могли их преследовать; таким образом, иудеи, причиняя им потери без всякого
урона для себя, могли каждый раз возвращаться в город. Ввиду этого Веспасиан
приказал своим тяжеловооруженным воинам отступать перед нападением иудеев и не
вступать больше в бой с людьми, ищущими смерти; ибо ничто не делает более
храбрым, как отчаяние; но боевая горячка охлаждается сама собой, если
предложенная цель не достигается, подобно тому, как гаснет огонь за недостатком
горючего материала. Кроме того, римлянам подобает вообще верным путем идти к
победе, тем более, что они ведут не оборонительную войну, а наступательную.
Ввиду этого он возложил отражение неприятельских нападений по большей части на
арабских стрелков и сирийских пращников и камнеметателей. При этом, разумеется,
оставлены были в деле также и многочисленные тяжелые орудия. Перед этими
последними иудеи отступали хотя с потерями, но вступив в линию полета стрелы,
они с яростью бросались на римлян и сражались не на жизнь, а на смерть. Выбитые
из строя с обеих сторон пополнялись каждый раз свежими силами.
19. По продолжительности времени и многочисленности вылазок Веспасиану могло
казаться, что он сам находится в осаде. А так как валы приближались уже к
стенам, то он решил поставить "баран". Это — чудовищная балка,
похожая на корабельную мачту и снабженная крепким железным наконечником
наподобие бараньей головы, от которой она и получила свое название; посередине
она на толстых канатах подвешивается к другой поперечной балке, покоящейся
обоими своими концами на крепких столбах, Потянутый многочисленными воинами
назад и брошенный соединенными силами вперед, он своим железным концом
потрясает стену. Нет той крепости, нет той стены, которая была бы настолько
сильна, чтобы противостоять повторенным ударам – “барана”, если она и
выдерживает первые его толчки. Этим орудием начал, наконец, действовать римский
полководец: он спешил взять город силой, так как медленная осада при большой
подвижности иудеев приносила ему только потери. Римляне притащили свои
каменометни и остальные метательные орудия ближе к городу, чтобы стрелять в
тех, которые окажут сопротивление со стены; точно так же выдвинулись вперед
густыми массами стрелки и пращники. В то время, когда никто таким образом не
мог осмелиться взойти на стену, одна часть солдат притащила сюда “баран”,
который для защиты рабочих и машин был покрыт сплошной кровлей, сплетенной из
ив и обтянутой сверху кожами. При первом же ударе стена задрожала и внутри
города раздался страшный вопль, точно он уже был покорен.
20. Когда Иосиф увидел, что римляне всегда ударяют в одно и то же место
стены и последняя была уже близка к обрушению, он придумал средство, чем
парализовать силу машины. Он приказал своим людям набить мешки мякиной и
опускать их каждый раз на то место, к которому прицеливался “баран” для того,
чтобы изменять его направление и мягкостью мешков ослаблять силу ударов. Это в
значительной степени тормозило успех римлян, так как стоявшие на стене каждый
раз направляли туда, куда метала машина, мешки, которые настолько
противодействовали ударам, что тяжесть их не причиняла стене никакого вреда.
Наконец римлянам пришла мысль привязать впереди к длинным столбам серпы, которые
отрезали мешки. Так как таран вследствие этого вновь приобрел свою силу, а
стена, хотя и новопостроенная, начала уже колебаться, то Иосиф со своими людьми
прибегли отныне к другому защитительному средству — к огню. Они собрали сколько
могли сухих дров, сделали вылазку тремя отдельными партиями и подожгли машины,
защитные кровли и шанцы римлян. Последние оказали лишь слабое сопротивление,
отчасти потому, что смелость осажденных лишила их самообладания, отчасти
потому, что вспыхнувшее пламя предупредило возможность защиты: сухие дрова в
связи с асфальтом, смолой и серой распространили огонь с невообразимой
быстротой. В один час все постройки, с таким трудом сооруженные римлянами, были
превращены в пепел.
21. При этом случае достопамятным образом отличился также один иудей по
имени Элеазар, сын Самая, родом из Саавы в Галилее. Он поднял чудовищной
величины камень и с такой ужасающей силой бросил его с высоты стены на таран,
что отрубил машине голову; тогда он соскочил вниз, поднял ее чуть ли не из-под рук
неприятеля и с замечательным спокойствием понес ее на стену. Но враги все разом
направили на него свое оружие и так как он ничем не был вооружен, то в его тело
вонзилось пять стрел. Нисколько, однако, об этом не печалясь, он стал на стену,
куда, вследствие его геройского подвига, были обращены все взоры, но вскоре
после этого, скривившись от смертельной боли, упал со стены с
"бараньей" головой в руках. Такими же храбрыми показали себя оба
брата Нетир и Филипп из деревни Румы, тоже галилеяне. Они налетели на солдат
десятого легиона и с такой неудержимой яростью бросились на римлян, что
разорвали их сомкнутые ряды и всех встретившихся им на пути обратили в бегство.
22. Вслед за ними бросился Иосиф во главе остального войска с целой массой
пылающих головень, поджег машины, равно как и плетеные кровли и свайные
постройки бежавших пятого и десятого легионов, в то время, когда другие быстро
уничтожали инструменты и всякие строительные материалы. К вечеру, однако,
римляне снова установили таран и направили его опять против того же места
стены, которое прежде подвергалось ударам. В это время один из защитников стены
выстрелил в Веспасиана и ранил его в стопу; рана хотя была легкая, так как
выстрел вследствие отдаленности пространства потерял свою силу, тем не менее
римляне пришли от нее в ужас. Ближайшие к Веспасиану немало встревожились при
виде его крови, и их душевная тревога сообщилась всему войску, по которому
быстро разнеслась весть о ранении полководца. Большинство солдат, оставив
осаду, в страхе и отчаянии столпились вокруг него. Тит, озабоченный участью
отца, первый прибыл на место. Страшное уныние, вызванное как преданностью
войска своему полководцу, так и душевным потрясением его сына, воцарилось в
лагере. Скоро, однако, отец успокоил глубоко опечаленного сына и взволнованных
солдат. Подавив физическую боль и стараясь показаться всем перепуганным
солдатам, он этим еще больше воспламенил их рвение на борьбу с иудеями. Каждый
хотел теперь как мститель полководца быть первым в бою, и, воодушевляя друг
друга боевыми кликами, они все вместе с неукротимой яростью ринулись против
стены.
23. Хотя люди Иосифа один за другим падали, пораженные катапультами и
баллистами, они тем не менее не давали себя прогнать со стены, а кидали горящие
головни, куски железа и камни против тех, которые, укрываясь под кровлями,
действовали "бараном". Но терпя потери за потерями, они не достигали
никакого результата или лишь самого незначительного, так как, находясь на виду
у неприятеля, сами не могли его видеть. Освещенные горящими в их собственных
руках головнями, они ночью, как и при дневном свете, служили верной целью для
врагов, между тем как сами не могли избегать стрел от машин, остававшихся для
них невидимыми за дальностью расстояния. Действие "скорпионов" и
катапульт губило многих сразу; тяжесть извергнутых ими масс камней срывала
брустверы со стены, разбивала углы башен. Нет такого многочисленного отряда,
который не был бы разбит до последнего воина силой и величиной такого камня. О
мощи боевых орудий можно судить по некоторым случаям, имевшим место в ту ночь.
Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причем череп
был отброшен на расстояние трех стадий от туловища. На рассвете беременная
женщина, только что покинувшая свой дом, была застигнута камнем, который вырвал
у нее дитя из утробы и отбросил его на полстадии. Так велика была сила баллист.
Еще ужаснее были грохот орудий, свист и гул стрел. Беспрестанно сотрясалась
земля от падавших на нее со стены трупов; внутри города подымался каждый раз
душераздирающий крик женщин, с которым смешивались доносившиеся извне стоны
умирающих. На том месте, где кипела битва, вся стена текла кровью и на нее
можно было взбираться по одним только человеческим трупам. Общий гул еще
усиливался и делался более ужасным от эха, раздававшегося с окрестных гор, и
все, что только может быть страшным для зрения и слуха, совершалось в ту ночь.
Многие из защитников Иотапаты умерли в эту ночь геройской смертью, многие были
ранены. К утру стена только едва начала поддаваться беспрерывно действовавшим
орудиям. Но прежде чем римляне установили штурмовые лестницы, один из отрядов
Иосифа, который был хорошо вооружен и защищен панцирями, воздвигнул новую стену
рядом с разрушенной.
24. Утром Веспасиан, после краткого отдыха от напряженных ночных трудов,
повел свое войско на приступ. Для того, чтобы прогнать защитников с
обвалившихся частей стены, он приказал храбрейшим своим всадникам слезать с
коней и, вооруженным с ног до головы, с простертыми вперед копьями, построиться
в три линии против обвала, чтобы первыми вторгнуться, когда будут установлены
подъемные мосты. Позади них он поставил отборную часть пехоты; остальных
всадников он расставил вдоль стены на всей горе кругом для того, чтобы при
штурме крепости никто не мог бы тайно бежать; сам в тылу он разместил в том же
порядке стрелков с приказанием держать оружие наготове, точно так же и
пращников, и тех, которые прислуживали машинам. Других, снабженных лестницами,
он назначил для нападения на уцелевшие части стены с той целью, чтобы часть осажденных
была отвлечена от защиты поврежденных мест стены и тогда другую часть
защитников легче будет прогнать стрельбой.
25. Иосиф угадал этот план и поставил на сохранившиеся части стены усталых
воинов и стариков в том предположении, что здесь им не будет причинено никакого
вреда; на разрушенные же части стены он поставил, напротив, сильнейших воинов и
во главе их назначал каждый раз других шесть начальников, чередуясь и сам с
ними на опаснейших местах. Он приказал им заткнуть себе уши, чтобы не испугаться
боевых кликов легионов; для зашиты от массы стрел — опускаться на колени,
прикрываясь поднятыми вверх щитами, и даже поддаваться немного назад до тех
пор, пока стрелки не опорожнят своих колчанов; но как только римляне наведут
мосты, тогда сразу ударить по ним и броситься навстречу врагу по его же
собственному сооружению. Пусть каждый пойдет на бой не во имя спасения своего
города, а чтобы мстить теперь уже за его гибель; пусть они представят себе, как
враги вскорости будут убивать стариков и резать женщин и детей и пусть теперь
же обратят всю свою ярость против тех, которые совершат над ними все эти ужасы.
26. Таким образом он разделил своих людей на две части. Но когда незанятая
масса жителей, женщины и дети, увидели город, как тройным поясом обтянутый воинами,
между тем как передовая стража все еще удерживала свои прежние позиции; когда
они дальше заметили, что враги с обнаженными мечами стоят уже у стенных люков,
что возвышающиеся над городом горы засверкали блеском оружия, а стрелы арабских
стрелков готовы каждую минуту слететь с луков — тогда они подняли вопль,
напоминавший последний надгробный плач над павшим городом, точно несчастье уже
пришло и совершилось, а не только угрожало. Для того, чтобы женщины своим
плачем не смягчили сердца солдат, Иосиф велел запереть их в домах и с угрозами
приказал им замолчать. После этого он появился на выпавшем ему по жребию посту
стенного люка, не обращая больше внимания на тех, которые по лестницам
взбирались на другие места стены, и с напряженным нетерпением стал выжидать
открытия стрельбы.
27. В то же время загремели трубы всех легионов, войско подняло потрясающий
боевой клич и по данному сигналу раздался со всех сторон залп орудий, так что
воздух помрачился. Но люди Иосифа, помня его наставления, защитили уши от крика
и тела от выстрелов; когда же наброшены были наступательные мосты, они ринулись
по ним навстречу воинам, прежде чем последние успели ступить ногой на эти
мосты. В завязавшемся здесь рукопашном бою с римлянами они совершали чудеса силы
и мужества, стремясь в своем безнадежном положении не уступать в храбрости
менее угрожаемому противнику. Они не отступали от римлян до тех пор, пока или
сами не падали, или не поражали врага. Но так как иудеи, уставая от непрерывной
борьбы, не могли пополняться свежими силами, в то время когда ослабевавшие
римляне каждый раз сменялись новыми отрядами и на место отбитых сейчас же
выступали другие, то последним удалось, ободряя друг друга боевыми кликами,
сплачиваясь в сомкнутые ряды, прикрываясь сверху своими щитами, образовать одну
непроницаемую массу. Всей фалангой, точно они срослись в одно тело, они
оттеснили иудеев назад и были уже близки к тому, чтобы взобраться на стену.
28. В эту страшную минуту Иосифа надоумила нужда (прекрасная
изобретательница, когда отчаяние изощряет находчивость человека) лить на
прикрытых щитами солдат кипящее масло. Многие из его людей имели этот материал
под руками в больших количествах, словно они запаслись им еще заранее, и со
всех сторон полили его на римлян, швыряя в них также и горячо накаленную
посуду. Это обожгло римлян и привело их в смятение; под ужасными мучениями они
падали вниз со стены, ибо масло и под вооружением легко протекало по всему телу
от головы до пят и обжигало кожу, как пламя, так как масло по природе своей
быстро нагревается и благодаря содержимому в нем жиру медленно остывает.
Обтянутые своими панцирями и шлемами, римляне не могли освободиться от жгучего
масла; прыгая и корчась от боли, они падали с мостов; те, которые бежали назад,
сталкиваясь с напиравшими вперед товарищами, были легко побеждены поражавшими
их с тыла иудеями.
29. Римлян в их несчастье не покидала, однако, сила, точно так, как иудеев
находчивость. Видя перед собой ужасные страдания облитых, они тем не менее
теснились вперед против обливавших их иудеев, и каждый проклинал
предшествовавшего ему в строю, мешавшего ему развернуть свои силы. Иудеи, со
своей стороны, чтобы удержать этот новый натиск, прибегли к другой хитрости:
они высыпали на доски сваренное греческое сено, по которому римляне, скользя,
скатывались вниз. Ни те, которые отступали назад, ни другие, которые стремились
вперед, не могли удержаться на ногах, но одни, отброшенные назад на мосты, были
растоптаны, а другие в большом числе падали вниз на вал и здесь были
расстреляны иудеями, так как последние при падении римлян освободились от
рукопашного боя и могли теперь употребить свои стрелы. К вечеру полководец
приказал солдатам, сильно пострадавшим во время штурма, прекратить битву.
Немало легло в этой битве и еще больше было ранено; из иотапатцев пало мертвыми
шесть человек, а унесено раненых свыше 300. Это сражение произошло на двадцатый
день десия.
30. Когда Веспасиан, ввиду понесенного поражения, хотел утешить свое войско,
он нашел его страшно озлобленным и нуждающимся не в ободрении, а в новом деле.
Он велел поэтому еще выше поднять валы и воздвигнуть три башни, вышиной в 50
футов каждая, и обить их со всех сторон железом для того, чтобы они были
огнеупорны и вследствие своей собственной тяжести устойчивы. Эти башни он построил
на насыпи и поместил на них копьеметателей, стрелков и более легкие метательные
машины, к тому же еще и сильнейших пращников. Скрываемые от глаз иудеев вышиной
и брустверами башен, римляне со своей стороны могли все-таки видеть тех,
которые стояли на стене, и поражать их стрелами. Иудеи же, не имея возможности
спасаться от летевших сверху стрел и защищаться от невидимых врагов, видя
также, что с ручными стрелами они с трудом достигают высоты башен и не могут
сжечь их стены, обложенные железом, бросили стену и делали вылазки против тех,
которые шли на приступ. Так держались иотапатцы. Ежедневно многие из них
погибали. Не имея возможности вредить неприятелю, они должны были
ограничиваться тем, что с большими жертвами удерживали его подальше от себя.
31. В те дни Веспасиан отрядил начальника десятого легиона, Траяна, во главе
1000 всадников и 2000 пехотного войска против соседнего с Иотапатой города Яфы,
который, ободряемый неожиданным сопротивлением иотапатцев, также примкнул к
восстанию. Траян нашел город трудно поборимым, так как, кроме природных
укреплений местности, он был защищен двойной стеной; но видя, что жители идут
ему навстречу в боевом порядке, он вступил с ними в битву и обратил их в
бегство после лишь краткого сопротивления, оказанного ими. Они устремились за
первую городскую стену; римляне же, преследовавшие их по пятам, ворвались
вместе с ними; они хотели бежать дальше, за вторую стену, но их же сограждане
заперли перед ними ворота для того, чтобы вместе с ними не вторглись также и
римляне. Бог как будто сам на радость римлянам вверг галилеян в такое
несчастье, отдав всю массу народа, оттолкнутую собственными руками сограждан,
на заклание кровожадному врагу. Стесненные густыми кучками у ворот, громко
обзывая по имени караульщиков, они с мольбой на устах падали под мечами римлян.
Первую стену заперли враги, вторую их же сограждане, и так, скученные между
двумя обводными стенами, многие закалывали друг друга и сами себя, но
бесчисленное множество пало от рук римлян, прежде чем кто-нибудь мог подумать
об обороне, ибо, кроме страха перед врагами, их поразила еще измена своих
друзей. Они умирали, проклиная не римлян, а своих же собратьев. Так легли
мертвыми на месте 12 000 человек. Полагая, что город лишился теперь всего
своего ратного войска и что оставшиеся в нем из страха ничего не предпримут,
Траян отложил взятие города для полководца и отправил послов к Веспасиану с
просьбой послать своего сына Тита для довершения победы. Веспасиан полагал,
однако, что предстоит еще борьба, и дал своему сыну отряд из 500 конных и 1000
пеших солдат. Тит послушно двинулся к городу, выстроил свое войско в боевой
порядок и, поручив Траяну команду над левым крылом, сам во главе правого крыла
открыл наступление. Когда солдаты со всех сторон приставили лестницы к стене, галилеяне
после краткой обороны отступили от нее. Люди Тита вскочили на стены и быстро
заняли город. Но внутри последнего им пришлось еще выдержать ожесточенный бой с
иудеями: в тесных улицах бросилась им навстречу самая сильная часть населения,
в то время как женщины из домов бросали все, что им попадалось в руки, на
головы римлян; шесть часов длилось их сопротивление; но когда пали все бойцы,
остальная масса народа на открытых местах и в домах была уничтожена, стар и
млад без различия, и никто из мужского пола не был пощажен, за исключением
бессловесных детей, которые вместе с женщинами были обращены в рабство. Число
убитых в городе и в предшествовавшей битве достигало до 15 000, число
пленников — 2130. Это поражение галилеяне потерпели 25-го числа месяца десия.
32. Самаритяне также не избежали несчастья. Они собрались на свято
почитаемую ими гору Гаризим и оставались здесь хотя в покое, но в самом этом
соединении и в самом их поведении было уже нечто, вызывающее на войну.
Поражение их соседей не отрезвило их: невзирая на свои слабые силы, они
вздумали поспорить со счастьем римлян и нетерпеливо ждали случая. К мятежу
Веспасиан счел самым благоразумным предупредить всякое движение с их стороны и
подавить их мятежнические стремления. Ибо хотя во всей Самарии кругом
находились римские гарнизоны, тем не менее огромное число и поведение
собравшихся на горе должно было вызвать опасения. Он отправил поэтому против
них предводителя пятого легиона Цереалия с 600 всадниками и 3000 пехоты.
Взобраться на гору и вступить в битву с находившимся наверху неприятелем
Цереалий, ввиду многочисленности последнего, считал неразумным; вместо этого он
оцепил подошву горы своими отрядами со всех сторон и наблюдал за ним весь день.
Самаритяне терпели от недостатка воды, как раз день тогда был неимоверно
жаркий; некоторые еще в тот же день умерли от жажды, а многие, предпочитая
рабство такой мучительной смерти, перешли к римлянам. Когда Цереалий узнал от
них, что и оставшиеся наверху совершенно изнемогли от своих страданий, он
поднялся на гору и выстроил отряд кругом, заключив неприятелей в середину.
Вначале он их вызывал на добровольную сдачу, уговаривал их не губить самих себя
и обещал вместе с тем пощадить жизнь тому, кто положит оружие. Но видя, что его
слова не производят никакого впечатления, он напал на них и приказал истребить
всю толпу, в общем числе 11 600 человек. Это совершилось в 27-й день
месяца десия. Так несчастливо окончили самаритяне.
33. Между тем как иотапатцы против ожидания все еще держались и, несмотря на
все ужасы осады, оставались твердыми, валы римлян превысили, наконец, на 47-й
день городскую стену. Тогда, в тот же день, пришел к Веспасиану перебежчик,
который представил ему, как слабы и малочисленны осажденные и как они,
изнуренные от постоянного бодрствования и беспрестанной борьбы, не могут
противостоять энергичному наступлению. "Хитростью, — продолжал перебежчик,
— если к ней прибегнуть, было бы легко овладеть ими, ибо после целой ночи
бодрствования, когда они рассчитывают найти отдых от своих бедствий и утренний
сон сомкнет глаза истомленных, тогда погрузятся в глубокий сон также и
часовые" — вот этот час он советовал избрать для нападения. Веспасиан,
собственно, не доверял перебежчику, так как он знал взаимную верность иудеев и
видел, как равнодушно они относятся к наказаниям. Ибо раз уже был случай, что
пойманный иотапатец выдержал все ужасы пытки, принял, улыбаясь, мученическую
смерть на кресте, но не проронил пристававшим к нему с огнем врагам ни единого
слова о внутреннем положении города. Однако искренний тон его показаний внушал
доверие к этому изменнику; Веспасиан подумал, — быть может, он и в самом деле
говорил правду, во всяком случае, если в этом кроется коварство, то оно не
может иметь для него особенно пагубных последствий. Ввиду этого он, отдав перебежчика
под стражу, приказал войску приготовиться к штурму.
34. В указанный час римляне неслышно приблизились к стене. Тит с трибуном
Домицием Сабином и некоторыми воинами из пятого и десятого легионов первые
взошли на нее. Убив часовых, они тихо заняли город. Вслед за ними трибун Секст
Цереалий и Плацид ввели в город свои войска. Крепость была занята, враг стоял
посреди города, и уже утро настало, а осаждаемые все еще ничего не подозревали;
большая часть жителей была обессилена усталостью и сном. Густой туман,
спустившийся над городом как раз в то утро, омрачал глаза тех, которые
просыпались; и лишь тогда, когда все войско входило в город, они поднялись —
поднялись для того, чтобы увидеть свое несчастье и уже под смертельными ударами
неприятельского меча убедиться в действительном покорении города. Римляне,
помня свои страдания во время осады, не знали теперь ни жалости, ни пощады: они
убивали народ, оттесняя его с крутой крепости вниз. Неблагоприятные условия
местности отняли утех, которые еще были способны к бою, всякую возможность
самообороны: стиснутые на узких улицах, скользя на отлогих местах, они были
задавлены бросившимися на них с крепости воинами. Это побуждало многих, даже
самых отборных солдат Иосифа, на самоумерщвление. Не будучи в состоянии убить
хотя бы одного римлянина, они, чтобы по меньшей мере не быть убитыми
неприятелем, собирались на краю города и сами себя закалывали.
35. Те из боевой стражи, которые, при первом открытии неприятеля в стенах
города, успели спастись в одну из северных башен, некоторое время
сопротивлялись, но, окруженные, наконец, со всех сторон, они добровольно отдали
себя на заклание ворвавшимся солдатам. Римляне могли бы похвастать, что конец
осады не стоил им ни одной капли крови, если бы при взятии города не пал один
центурион по имени Антоний. Он погиб благодаря измене; один из скрывавшихся в
пещере — таких было много — просил Антония протянуть ему руку как залог
дарования ему жизни и чтобы вместе с тем помочь ему вылезть наверх. Антоний был
настолько неосторожен, что подал ему свою руку, а тот в это время снизу вонзил
ему в подбрюшную полость копье и умертвил его.
36. В тот день римляне уничтожали только те массы людей, которые попадались
им на глаза; в следующие же дни они осматривали все норы и лазейки и преследовали
скрывавшихся в пещерах и подземных ходах, не щадя при этом людей любого
возраста и оставляя в живых одних только женщин и младенцев; они собрали всего
1200 пленных. Общее же число убитых при взятии города и в предшествовавших
сражениях составляло 40 000. Веспасиан приказал срыть город до основания и
сжечь все его укрепления. Так пала Иотапата на тринадцатом году царствования
Нерона в первый день месяца панема.
Глава восьмая
Иосиф, выданный женщиной, решил сдаться римлянам.
Речь его к товарищам, удерживавшим его от этого намерения.
Разговор его с Веспасианом, когда он был приведен к нему,
и как Веспасиан с ним поступил
1. Римляне же, будучи сами ожесточены против Иосифа и зная, кроме того, что
взятия его в плен сильно желал также и полководец, придававший этому чуть ли не
решающее значение для войны, разыскивали его повсюду, как между мертвыми, так и
во всяких потаенных уголках города. Но Иосиф, вслед за взятием города, точно
сопутствуемый провидением, пробрался сквозь ряды неприятеля и вскочил в глубокую
цистерну, сообщавшуюся в одну сторону с незаметной снаружи просторной пещерой,
где он нашел сорок знатных людей, снабженных припасами на более или менее
продолжительное время. Днем он скрывался здесь, так как все кругом было занято
неприятелем; по ночам же он выходил наружу, чтобы отыскать путь к бегству, и
выслеживал стражу; но так как именно из-за него все кругом охранялось солдатами
и тайное бегство было немыслимо, то он спускался назад в пещеру. Два дня он
оставался таким образом ненайденным; на третий же день, когда была взята в плен
находившаяся с ними женщина, он был выдан ею римлянам. Веспасиан немедленно
поспешил послать двух трибунов, Павлина и Галликана, чтобы те, обещая ему
безопасность, склонили его к выходу из пещеры.
2. Они пришли, упрашивали его, ручались ему за жизнь, но не могли его
убедить. Не кроткая манера этих послов, а опасения перед тем, что, по всей
вероятности, должно было его ожидать за причиненное им римлянам зло, сделали
его подозрительным: он боялся, что его вызывают только для казни. Наконец,
Веспасиан отправил к нему третьего посла в лице близкого знакомого Иосифа и
давнего его друга, трибуна Никанора. Последний явился и рассказал, как кротко
римляне обращаются с побежденными и как он, Иосиф, вследствие выказанной им храбрости,
вызывает у военачальников больше удивления, чем ненависти; полководец зовет его
к себе не для казни — ведь завладеть им он мог бы, если он даже не выйдет, — но
он предпочитает даровать ему жизнь как храброму воину. Никогда, прибавил он,
Веспасиан для коварных целей не послал бы к нему друга, чтобы прикрыть
постыдное добродетелью, вероломство дружбой; да сам он, Никанор, никогда не
согласился бы прийти для того, чтобы обмануть друга.
3. Так как и после просьб Никанора Иосиф все еще оставался нерешительным, то
солдаты, придя в ярость, приготовились уже бросить огонь в пещеру; но начальник
их удержал, потому что считал для себя делом чести захватить Иосифа в свои руки
живым, В то время, когда Никанор так настойчиво упрашивал, а солдаты так
заметно угрожали, в памяти Иосифа выступали ночные сны, в которых Бог открыл
ему предстоящие бедствия иудеев и будущую судьбу римских императоров. Иосиф
понимал толкование снов и умел отгадывать значение того, что открывается
божеством в загадочной форме; вместе же с тем он, как священник и происходивший
от священнического рода, был хорошо посвящен в предсказания священных книг.
Охваченный как раз в тот час божественным вдохновением и объятый воспоминанием
о недавних страшных сновидениях, он обратился с тихой молитвой к всевышнему и
так сказал в своей молитве: “Так как Ты решил смирить род иудеев, который Ты
создал, так как все счастье перешло теперь к римлянам, а мою душу Ты избрал для
откровения будущего, то я добровольно предлагаю свою руку римлянам и остаюсь
жить. Тебя же я призываю в свидетели, что иду к ним не как изменник, а как Твой
посланник”.
4. После этого он выразил Никанору свое согласие. Но когда скрывавшиеся
вместе с ним иудеи заметили, что он уступил просьбам римлян, все они тесно
обступили его и воскликнули: “Тяжело будут вопиять против тебя отеческие
законы, дарованные нам самим Богом, который создал иудеям души, смерть
презирающие! Ты желаешь жить, Иосиф, и решаешься смотреть на свет божий,
сделавшись рабом? Как скоро забыл ты себя самого! Сколько по твоему призыву
умерло за свободу! Слава храбрости, которая тебя окружала, была, таким образом,
ложью; ложью была также и слава о твоей мудрости, если ты надеешься на милость
тех, с которыми ты так упорно боролся, и если ты, будь даже эта милость не
сомнительна, соглашаешься принять ее из их рук! Однако если ты, ослепленный
счастьем римлян, забываешь сам себя, то мы должны заботиться о славе отечества.
Мы предлагаем тебе нашу руку и наш меч: хочешь умереть добровольно, то умрешь
ты, как вождь иудеев; если же недобровольно, то умрешь, как изменник!” С этими
словами они обнажили мечи и грозили заколоть его в случае, если он сдастся
римлянам.
5. Боясь насилия над собой, но убежденный вместе с тем, что он совершит
измену против божественного повеления, если умрет до возвещения сделанных ему
откровений, Иосиф в своем безысходном положении пытался урезонить их доводами
разума. "Зачем, друзья мои, — обратился он к ним, — мы так кровожадны к
самим себе? Или почему мы хотим разорвать тесную связь между телом и душой? Говорят,
что я сделался иным — верно! Но это и римляне хорошо знают. Прекрасно умереть
на поле битвы, — но умереть, как солдат на войне, т. е. от рук победителя. Если
бы я бежал от меча римлян, то я действительно заслужил бы быть умерщвленным
собственным мечом, собственными руками; но если у них является желание спасти
врага, то тем естественнее мы должны пощадить себя. Было бы безумно, чтобы мы
сами причинили себе то, из-за чего мы боремся с ними. Хорошо умереть за свободу
— это утверждаю и я, но сражаясь и от рук тех, которые хотят отнять ее у нас.
Но теперь ведь они ни в бой не вступают с нами, ни жизни не хотят ас лишить.
Одинаково труслив как тот, который не хочет умереть, когда нужно, так и тот,
который хочет умереть, когда не нужно. Что собственно удерживает нас от того,
чтобы выйти к римлянам? Не правда ли, боязнь перед смертью? Как же мы
непременно хотим причинить себе то, чего мы только опасаемся со стороны врагов?
— Нет, говорит другой, мы боимся рабства. — Да, теперь-то мы, конечно, вполне
свободны! — Герою подобает самому умертвить себя, говорит третий. — Нет,
наоборот, это худшая трусость: я, по крайней мере, считаю того кормчего очень
трусливым, который, боясь бури, до разгара стихии потопляет свое судно. И кроме
того, самоубийство противоречит природе всего живущего, и — это преступление
перед Богом, нашим творцом. Нет ни одного животного, которое бы умирало
преднамеренно и убивая самого себя. Ибо таков уже всесильный закон природы, что
каждому врождено желание жить. Потому мы и называем врагом того, который
открыто хочет нас лишить жизни, и мстить тому, который посягает на нее тайно. И
не сознаете ли вы, что человек навлекает на себя божий гнев, если он преступно
отвергает его дары? От него мы получили наше бытие — ему мы и должны
предоставить его прекращение. Наше тело смертно и сотворено из бренной материи;
но в нем живет душа, которая бессмертна и составляет частицу божества. Если кто
растрачивает или плохо охраняет имущество, вверенное ему другим человеком, то
он считается недобросовестным и вероломным; но если кто вверенное ему самим
Богом добро насильно вырывает из своего собственного тела — может ли он
надеяться, что избежит кары того, которого он оскорбил? Считается законным
наказывать беглых слуг, если даже они бросают жестоких господ; а мы не считаем
грехом бежать от Бога — лучшего господина? Разве вы не знаете, что те, которые
отходят от земной жизни естественной смертью, отдавая Богу его дар, когда он
сам приходит за получением его, что те люди удостаиваются вечной славы,
прочности рода, потомства, а их души остаются чистыми и безгрешными и обретут
святейшее место на небесах, откуда они по прошествии веков вновь переселятся в
непорочные тела; но души тех, которые безумно наложили на себя руки, попадают в
самое мрачное подземное царство, а Бог, отец их, карает этих тяжких
преступников еще в их потомках. Он ненавидит это преступление, и мудрейший
законодатель наложил на него наказание. У нас самоубийцы должны быть оставлены
непогребенными до заката солнца, в то время, когда мы считаем своей обязанностью
хоронить даже врагов наших. У других народов принято по закону таким мертвецам
отрезать правую руку, которой они лишили себя жизни, чтобы этим показать, что
как их тело было чуждо душе, так и рука не должна принадлежать телу. А потому,
друзья, следует быть благоразумным и не присовокуплять к человеческому несчастью
еще грех перед нашим творцом. Если мы желаем жить, то мы сами должны заботиться
о своей жизни, и нас нисколько не должно стеснять принятие пощады от тех,
которым мы выказали свою доблесть столь многочисленными подвигами. Если же
предпочитаем умереть, — хорошо, пусть это совершится через победителей. Я не
перейду в ряды неприятеля, чтобы сделаться изменником самому себе; ведь я был
бы тогда безумнее настоящих перебежчиков, ибо последние имеют целью спасти свою
жизнь, между тем как я шел бы на собственную гибель. Я, однако, желаю себе
коварной измены со стороны римлян, потому что если, вопреки их честному слову,
я буду казнен, то умру с радостью: это вероломство будет для меня лучшим утешением,
чем даже победа.
6. Многое в этом духе говорил Иосиф с целью отклонить своих товарищей от
самоубийства. Но отчаяние сделало их глухими ко всяким вразумлениям; они уже
давно посвятили себя смерти, а потому только ожесточались против него. С
обнаженными мечами они кинулись на него со всех сторон, называли его трусом, и
каждый из них был готов заколоть его на месте. Он же, окликнув одного по имени,
окинув взором другого полководца, третьего схватив за руку, четвертого урезонив
просьбами, сумел в своем горестном положении, обуреваемый разными чувствами,
каждый раз отражать от себя смертельный удар, поворачиваясь, подобно зверю в
клетке, то к тому, то к другому, намеревавшемуся напасть на него. Так как они и
в своей крайней беде все еще чтили в нем полководца, то руки у них опустились,
кинжалы упали, и многие, которые только что бросались на него с мечами, сами
вложили их обратно в ножны.
7. И в этом положении Иосифа не покинуло его благоразумие: в надежде на
милость божью он решил рискнуть своей жизнью и сказал: "Раз решено
умереть, так давайте предоставим жребию решить, кто кого должен убивать. Тот,
на кого падет жребий, умрет от рук ближайшего за ним, и таким образом мы все по
очереди примем смерть один от другого и избегнем необходимости сами убивать себя;
будет, конечно, несправедливо, если после того, как другие уже умрут, один
раздумает и останется в живых". Этим предложением он вновь возвратил себе
их доверие; уговорив других, он сам также участвовал с ними в жребии. Каждый,
на кого пал жребий, по очереди добровольно дал себя заколоть другому,
последовавшему за ним товарищу, так как вскоре за тем должен был умереть также
и полководец, а смерть вместе с Иосифом казалась им лучше жизни. По счастливой
случайности, а может быть, по божественному предопределению, остался последним
именно Иосиф еще с одним. А так как он не хотел ни самому быть убитым по
жребию, ни запятнать свои руки кровью соотечественника, то он убедил и
последнего сдаться римлянам и сохранить себе жизнь.
8. Спасенный таким образом из борьбы с римлянами и своими собственными
людьми, он был приведен Никанором к Веспасиану. Все римляне устремились туда,
чтобы видеть его; вокруг полководца все засуетилось и зашумело; одни ликовали
по поводу его пленения, другие выкрикивали угрозы, третьи пробивались через
толпу, чтобы ближе рассмотреть его, более отдаленные кричали: "Казнить
врага!" Стоявшие поближе вспоминали о его подвигах и изумлялись
происшедшей с ним перемене; среди начальников не было ни одного, который бы,
если и был ожесточен против него прежде, не смягчился бы тогда его видом. Тит в
особенности, по благородству своему, проникся сочувствием к его долготерпению в
несчастье и сожалением к его возрасту. Воспоминание о недавних геройских
подвигах Иосифа и вид его в руках неприятеля навели его на размышления о силе
судьбы, о быстрой переменчивости счастья на войне и непостоянстве всего, что
наполняет жизнь человеческую. Это настроение и сострадание к Иосифу сообщилось
от него большинству присутствовавших. Тит также больше всех хлопотал перед своим
отцом о спасении Иосифа. Веспасиан приказал содержать его под стражей, но
обращаться с ним с большим вниманием и намеревался в будущем отправить его к
Нерону.
9. Когда Иосиф это услышал, он выразил желание поговорить с Веспасианом
наедине. Последний приказал всем присутствующим удалиться, за исключением сына
своего Тита и двух друзей. Иосиф тогда начал: "Ты думаешь, Веспасиан, что
во мне ты приобрел только лишь военнопленника; но я пришел к тебе как
провозвестник важнейших событий. Если бы я не был послан Богом, то я бы уже
знал, чего требует от меня закон иудеев и какая смерть подобает полководцам. Ты
хочешь послать меня к Нерону? Зачем? Разве долго еще его преемники удержатся на
престоле до тебя? Нет, ты, Веспасиан, будешь царем и властителем, — ты и вот
этот, твой сын! Прикажи теперь еще крепче заковать меня и охранять меня для
тебя; потому что ты, Цезарь, будешь не только моим повелителем, но и
властелином над землей и морем и всем родом человеческим. Я же прошу только об
усилении надзора надо мной, дабы ты мог казнить меня, если окажется, что я
попусту говорил именем Бога". Веспасиан, как казалось, первое мгновение
недоверчиво отнесся к этим словам, считая их за увертку со стороны Иосифа для
спасения себе жизни, но мало-помалу им овладело доверие, так как Бог возбудил в
нем мысль о царстве и указал ему еще другими знамениями, что скипетр перейдет к
нему При этом он узнал, как безошибочно еще раньше Иосиф предсказывал будущее.
Ибо один из друзей полководца, присутствовавший при этом тайном разговоре,
выразил удивление по поводу того, что Иосиф, если все сказанное им не праздная
болтовня, направленная лишь к тому, чтобы умилостивить врага, предвидел раньше
падение Иотапаты и свое собственное пленение. "Совершенно верно, —
возразил на это Иосиф, — я предсказывал иотапатцам, что они по истечении 47
дней попадут в руки неприятеля, а я сам живым буду пленен римлянами".
Веспасиан проверил это показание через находившихся у него пленников и нашел
его правдивым; тогда он начал уже верить в касавшееся его собственной личности
пророчество. Оставив Иосифа хотя под арестом и в цепях, он все-таки подарил ему
великолепную одежду, разные другие драгоценности и продолжал милостиво и
ласково обращаться с ним. Оказанию ему этих почестей в значительной степени
содействовал Тит.
Глава девятая
Взятие Иоппии и сдача Тивериады
1. Четвертого панема Веспасиан снова выступил в Птолемаиду и оттуда двинулся
в Приморскую Кесарию — один из величайших городов Иудеи, населенный большей
частью эллинами. Жители встретили войско и полководца громкими приветствиями и
изъявлением полной радости, отчасти вследствие дружеского расположения к
римлянам, отчасти же, и еще больше, из ненависти к побежденным. По той же
причине толпы народа требовали казни Иосифа; Веспасиан, однако, молча отклонил
эту просьбу, исходившую от безрассудной массы. Здесь, в Кесарии, он оставил два
легиона на зимовку, ибо нашел город приспособленным для этой цели, а чтобы, с
другой стороны, не обременить его всем войском, Веспасиан пятнадцатый легион
отправил в Скифополис. Климат в Кесарии, расположенной на равнине и у самого
моря, приятный и теплый зимой, а летом удушливо жаркий.
2. Между тем изгнанные неприятелем из своих родных пепелищ во время мятежей,
а также беглецы из опустошенных городов собрались в немалом количестве и
вознамеривались опять укрепить разрушенную Цестием Иоппию (II, 18, 10),
чтобы сделать ее убежищем для себя. Но так как проникнуть в страну, завоеванную
неприятелем, было небезопасно, то они обратились к морю. Они построили огромное
число разбойничьих судов и грабили на пути между Сирией, Финикией и Египтом и
таким образом сделали эти моря опасными для плавания. Веспасиан, услышав об их
похождениях, послал в Иоппию конницу и пехоту, которые ночью вторглись в
неохраняемый город. Жители его заранее узнали о предстоящем нападении и, не
надеясь на возможность защиты, из страха перед римлянами бежали на корабли, где
переночевали вне неприятельских выстрелов.
3. Иоппия не имеет природной гавани, так как она окаймлена неровным, круто
спускающимся берегом, еле только загибающимся на обоих концах; но и эти
последние состоят из высоких утесов и ниспадающих в море скал. Здесь показывают
еще следы оков Андромеды, свидетельствующие о глубокой древности этого
сказания. Северный ветер, дующий здесь против берега и нагоняющий на
противостоящие скалы свирепые волны, делает рейд еще более опасным, чем
открытое море. На этом рейде находились жители Иоппии, когда с наступлением
утра поднялась сильная буря (так называемый мореплавателями в тех водах черный
северный ветер). Одни из судов она разбила друг о друга, а другие — о скалы.
Многие, страшась каменистого берега, занятого к тому еще неприятелем, старались
всеми силами выйти в открытое море, но были поглощены бушующими волнами. Некуда
было бежать, не было спасения и на месте: ветер гнал из моря, римляне не
пускали их в город. При громких воплях матросов суда каждый раз сталкивались
между собой и со страшным треском разбивались друг о друга. Моряки частью
уносились набегавшими волнами, частью погибали при крушении кораблей. Иные сами
закалывали себя мечами, предпочитая этот род смерти гибели в морской пучине;
большинство, однако, унесенное волнами, было разбито о прибрежные скалы. Море
было окрашено кровью на далеком расстоянии, и берег был усеян множеством
трупов, ибо выброшенные живыми на берег были уничтожены стоявшими здесь
римлянами. Число трупов, выброшенных морем, достигало 4200. Завоеванный без
меча город римляне сровняли с землей.
4. Таким образом Иоппия в короткое время была во второй раз покорена
римлянами. Для того, однако, чтобы пираты вновь не сделали ее оплотом для себя,
Веспасиан построил в крепости лагерь и оставил там конницу и немного пехоты,
приказав последней находиться на месте и охранять лагерь, а всадникам — грабить
окрестности и разорять деревни и соседние к Иоппии поселения. Верное своему
назначению войско ежедневно делало нападения и опустошало весь округ.
5. Когда весть о судьбе Иотапаты прибыла в Иерусалим, большинство не хотело
сначала этому верить, как ввиду большого несчастья, так и потому, что не было
ни одного очевидца его. Ибо от всего города не уцелел даже вестник: о его же
падении повествовала одна только молва, которая вообще охотно подхватывает
всякое бедствие. Но мало-помалу правда пробивалась через пограничные округа и
предстала, наконец, перед всеми, вытесняя всякое сомнение, хотя к
действительным фактам прибавлялись еще и вымыслы. Между прочим, рассказывали,
что при взятии города погиб также Иосиф. Эта весть наполнила Иерусалим великой
скорбью: в то время, когда в отдельных домах и семействах всякий из погибших
оплакивался своими, плач о полководце был всеобщий. Одни оплакивали людей,
оказавших им гостеприимство, другие родственников, третьи друзей или братьев,
Иосифа же оплакивали все. 30 дней кряду длился траур в городе. Многие приглашали
флейтистов, которые звуками своей музыки сопровождали их заунывные песни.
6. Но когда с течением времени стало известным действительное положение и
более точная обстановка падения Иотапаты, когда наряду с этим рассеялся вымысел
о смерти Иосифа, а выяснилось, наоборот, что он жив, находится. В руках римлян
и пользуется таким обращением со стороны римских военачальников, какого не
может ожидать военнопленный, то ожесточение иудеев против живого Иосифа было
так же велико, как прежнее их сочувствие к мнимо умершему. Одни поносили его
как труса, другие — как изменника. Весь город был полон негодования, повсюду
раздавались поношения против него. Уже одно поражение ожесточило их, но злая
судьба сделала их еще более непримиримыми; то несчастье, которое людей
благоразумных заставляет подумать о собственной безопасности и позаботиться о
предохранении себя от подобных же бед, подстрекало их на новые опасности; конец
одного бедствия был для них всегда началом другого. Ненависть и ярость против
римлян удвоилась еще тем, что они хотели выместить на них свою злобу против
Иосифа. Так бушевали тогда страсти в Иерусалиме.
7. Веспасиан, желая обозреть царство Агриппы (сам царь пригласил его к себе
с войском для того, чтобы встретить их во всем великолепии своего дома, а с
другой стороны, чтобы с помощью римлян укрепить свой шаткий престол),
отправился из Кесарии Приморской в Кесарию Филиппа. Здесь он дал своему войску
двадцатидневный отдых, провел и сам все это время в постоянных пиршествах и
принес Богу благодарственные жертвы за свои победы. Но когда ему было сообщено
о волнениях в Тивериаде и отпадении Тарихеи, принадлежавших владениям Агриппы,
то он, решившись повсеместно подчинить иудеев, признал своевременным
предпринять поход против них обеих, С другой стороны, он желал также воздать
благодарность Агриппе за его гостеприимство и усмирением этих городов закрепить
их за ним. Поэтому он послал своего сына, Тита, в Кесарию для того, чтобы
расположенное там войско перевести оттуда в Скифополис — самый большой в
области десяти городов, близ Тивериады, и сам, отправившись туда, соединился с
сыном. Оттуда он выступил с тремя легионами и разбил лагерь в тридцати стадиях
от Тивериады, на месте, называемом Сеннабром, где мятежники могли его легко
видеть. Из этого лагеря он прежде всего отправил декуриона Валериана во главе
пятидесяти всадников с поручением завязать с жителями мирные переговоры и
склонить их на сдачу города, так как Веспасиан слышал, что, собственно,
население страстно желает мира, но оно насилуется отдельной партией,
настаивающей на войне. Валериан поскакал туда и, достигнув стены, слез вместе с
провожавшими его всадниками с лошади, дабы не подать повода думать, что он
намерен вступить в бой. Но прежде чем он начал говорить, ему навстречу
бросились вооруженные храбрейшие из мятежников и во главе их предводитель
разбойничьей шайки некий Иешуа, сын Сафата. Валериан, который против приказания
полководца не мог вступать в битву, даже если бы был уверен в победе, считал,
кроме того, опасным бороться со своими немногими людьми против многих, с
невооруженными против вооруженных; к тому же еще он был смущен неожиданной
смелостью иудеев. Таким образом, он бежал пешком и вместе с ним еще другие пять
оставили на месте своих лошадей. Иешуа с его людьми повели их, ликуя, в город,
точно они овладели ими в открытом сражении, а не коварством.
8. Но старейшие и знатнейшие граждане, смущенные этим поступком, бежали в
римский лагерь и, привлекши раньше на свою сторону царя, припали к Веспасиану с
мольбой "принять их милостиво и не наказывать весь город за безрассудство
немногих людей. Пусть пощадит он дружественно расположенное к римлянам
население и накажет только зачинщиков восстания, по вине которых они до сих
пор, при всем своем желании, не могли сдаться". Полководец, хотя был озлоблен
против всего города за похищение лошадей, уступил, однако, этой просьбе, потому
что видел, что и Агриппа сильно озабочен судьбой города. Иешуа и его
приверженцы, узнав о милости, обещанной Веспасианом населению, почувствовали
себя небезопасными в Тивериаде и бежали в Тарихею. На следующий день Веспасиан
послал Траяна с отрядом всадников на горную вершину с целью выследить оттуда
настроение населения. Когда он убедился, что жители так же мирно настроены, как
и ходатайствовавшие за них представители, он прибыл со своим войском в город.
Жители отворили ему ворота и, выйдя навстречу, приветствовали его как спасителя
и благодетеля. Но так как узкий проход в воротах сильно стеснял войско,
Веспасиан велел сломать часть южной стены и таким образом расширил вход. В
угоду царю он воспретил солдатам при этом грабить и совершать насилия против
жителей; благодаря ему же он пощадил также стены, так как царь ручался за
верность города в будущем. Таким образом, Веспасиан возвратил Агриппе город
после того, впрочем, как последний много выстрадал от мятежа.
Глава десятая
Как была взята Тарихея. —
Описание Иордана и Генисаретского округа
1. Продолжая дальше свой поход, Веспасиан на пути между Тивериадой и
Тарихеей разбил лагерь, который укрепил сильнее, предвидя, что здесь борьба
будет более продолжительная, так как все недовольные собрались в Тарихею,
надеясь на твердыни города и на озеро, именуемое жителями Генисаром. Город,
лежавший, подобно Тивериаде, у подошвы горы, был сильно укреплен Иосифом со
всех сторон, где он не был омываем озером, но все-таки не так сильно, как
Тивериада, ибо обводную стену вокруг последней он построил в начале восстания,
когда располагал в избытке денежными средствами и рабочими силами. Тарихея же
могла воспользоваться только остатком его щедрости. Зато тарихеяне имели на
озере массу лодок, приспособленных как для бегства в случае поражения на суше,
так и для морского сражения. Уже в первое время, когда римляне укрепляли еще
свой лагерь, люди Иешуи, не страшась ни численности, ни прекрасной организации
неприятеля, сделали вылазку и при первом набеге рассеяли рабочих, разрушили
небольшую часть сооружений и лишь тогда, когда они увидели сплачивающихся
против них тяжеловооруженных воинов, побежали невредимыми назад к своим. Римляне
преследовали их и загнали в лодки; но они отплыли на такое расстояние в озеро,
что могли еще стрелять в римлян, бросили затем они якоря и сдвинули суда
вместе, чтобы сомкнутыми рядами бороться против стоявших на суше врагов. Между
тем Веспасиан услышал, что большая толпа иудеев собралась на равнине перед
городом, и выслал против них своего сына с 600 отборных всадников.
2. Когда последний увидел, что неприятель значительно превышает его в
количестве, он приказал доложить отцу, что нуждается в подкреплении. Но заметив,
что большинство его всадников готово напасть еще до прибытия вспомогательных
отрядов, в то время как некоторые все-таки втихомолку побаивались численного
превосходства иудеев, он стал на такое место, откуда все могли его слышать, и
сказал: “Римляне! В самом начале моей речи я должен напомнить вам о вашем
происхождении, чтобы вы знали, кто вы и кто те, с которыми нам предстоит
бороться. От наших рук до сего времени еще не ушел ни один народ на всем земном
шаре, иудеи же, чтобы сказать что-нибудь и в их пользу, хотя обессилены, все
еще не утомлены. Было бы недостойно, если бы мы устали от наших удач, в то
время, когда те стойко выдерживают свои неудачи. Я с удовольствием вижу хотя,
что вы, насколько можно заметить, бодро настроены, во я все-таки боюсь, что численность
врага может внушить тому или другому тайный страх. А потому пусть каждый еще
раз подумает о том, кто он и против кого будет сражаться; пусть вспомнит также,
что хотя иудеи чрезвычайно смелы и презирают смерть, но зато они лишены всякой
военной организации, не опытны в сражениях и могут быть названы скорее
беспорядочной толпой, чем войском. Что я в противоположность этому должен
сказать о вашей военной опытности и тактике? Потому же мы только и упражняемся
так с оружием в мирное время, чтобы на войне не нужно было нам считаться силами
с неприятелем. Иначе какая польза от этих постоянных боевых упражнений, если мы
будем сражаться с неопытными в одинаковом с ними числе. Вспомните дальше, что
вы боретесь в полном вооружении против легковооруженных воинов, на лошадях
против пеших, под командой предводителя против плохо управляемой толпы и что
эти преимущества значительно умножают вашу численность, тогда как названные
недостатки намного уменьшают силы врага. Сражения, наконец, решаются не
количеством людей, если даже они способны к бою, но храбростью, когда она
воодушевляет хотя бы менее значительные отряды. Последние легко могут
образовать тесно сомкнутые ряды и помогать друг другу, между тем как не в меру
большое войско страдает больше от собственной многочисленности, чем от врагов.
Иудеями руководят смелость и отвага — последствия отчаяния, которые хотя
успехом поддерживаются, но при малейшей неудаче все-таки гаснут; нас же ведут
храбрость, дисциплина и тот благородный пыл, который в счастье обнаруживает
мощную силу, но и при неудачах проявляет крайнюю устойчивость. Независимо от
этого вы боретесь за более высокие блага, чем иудеи. Ибо пусть последние
сражаются за свободу и отчизну; но что для вас может быть выше, чем слава и
стремление опровергнуть мнение, будто вы, властители мира, нашли в иудеях
достойных противников? Мы не должны еще забывать, что нам, во всяком случае, не
угрожает опасность, ибо близки те, которые придут к нам на помощь, а их очень
много. Но мы сами можем пожать лавры этой победы, а потому должны предупредить
ожидаемые от моего отца подкрепления, для того чтобы не пришлось вместе с ними
делить успех, который вследствие этого сделается еще значительнее. Я полагаю,
что этот час будет иметь решающее значение для моего отца, для меня, для вас:
достоин ли мой отец своих прежних подвигов, его ли я сын и мои ли вы солдаты!
Он привык всегда побеждать, и потому я не позволю себе предстать перед его
глазами побежденным. А вы? Разве вам не будет стыдно дать себя победить, когда
ваш предводитель будет предшествовать вам в опасности? А я, знайте это, намерен
так именно поступить: я первый ударю в неприятеля — вы только не отставайте от
меня. Будьте убеждены, что Бог будет покровительствовать моему нападению, и
верьте, что мы в рукопашном бою достигнем больше, чем стрельбой издали”.
3. Удивительная жажда боя охватила солдат после речи Тита, и когда еще до
начала битвы к ним примкнул Траян с 400 всадниками, они возроптали, как будто
последние хотели отнять у них часть победы. Веспасиан, кроме того, послал еще
Антония Силона с 2000 стрелков для того, чтобы занять возвышения, находящиеся
против города, и прогнать борцов со стены. И они действительно, согласно
приказу, отразили врагов, которые со стены хотели помогать своим. Тит на коне
первый грянул на неприятеля, за ним с воинскими кликами бросились остальные,
которые растянулись вдоль неприятельского фронта по равнине, и таким образом
казались гораздо многочисленнее. Иудеи хотя смутились перед стремительностью и
стройным порядком римлян, однако выдерживали некоторое время нападение. Но под
ударами копий и страшным натиском лошадей они все-таки скоро отступили и были
растоптаны. Под неукротимой резней они рассеялись, и каждый бежал по
возможности быстрей к городу. Тит убивал одних, преследуя сзади, собиравшихся
же он вновь рассеивал, других он перегонял и прокалывал спереди, а тех,
которые, наталкиваясь друг на друга, сбивались с ног и падали, он тут же на
месте и умерщвлял. Но всем он старался отрезать доступ к стене, чтобы овладеть
ими в открытом поле. Иудеи, однако, напирая всей своей массой вперед, все-таки
протеснились в город.
4. Внутри тотчас же поднялся между ними бурный разлад. Коренные жители,
дорожа своим имуществом и городом, уже с самого начала не сочувствовали войне,
а тем более теперь, после поражения, иногородние же, которых было очень много,
хотели принудить их к этому. В своем страстном споре они так неистово кричали и
шумели, точно были близки к тому, чтобы взяться за оружие. Когда Тит, стоявший
невдалеке от стены, услышал этот гул, он воскликнул: “Товарищи, удобный час
настал! Чего мы медлим, когда сам Бог отдает нам в руки иудеев? Ловите победу!
Вы разве не слышите крика? Те, которые бежали от нашего меча, спорят между
собою! Город в наших руках, если только мы поспешим. Но, кроме поспешности, от
нас требуется напряжение силы и отвага, ибо ничто великое не дается без риска.
Мы должны предупредить не только примирение врагов, которое нужда легко может
ускорить, но и прибытие помощи со стороны наших для того, чтобы после победы,
одержанной нами при нашей малочисленности над столь превосходными силами, мы
одни взяли бы также город”.
5. С этими словами он вскочил на своего коня и бросился в озеро, через
которое в сопровождении других первый вторгся в город. Его смелость навела
панику на людей, стоявших на стене. Никто не отважился ни вступать в бой, ни
оказывать сопротивление. Приверженцы Иешуи покинули свои посты и бежали в
открытое поле; другие, бежавшие к озеру, пали от рук ринувшихся им навстречу
врагов; многие были убиты в ту минуту, когда готовились сесть в лодки, а иные,
когда пустились вплавь, пытаясь догнать отчаливших уже от берега. Велика была
резня в городе, так как, кроме той части пришельцев, которая не успела
разбежаться и пробовала защищаться, были истреблены также и горожане. Последние
пали, не обороняясь, ибо в надежде на милость, сознавая себя свободными от
участия в борьбе с римлянами, они воздерживались от сопротивления. После того
как виновные были убиты, Тит сжалился над жителями и приказал прекратить резню.
Бежавшие в озеро, увидя город в руках врагов, уехали подальше от них.
6. Тит отправил всадника, чтобы принести отцу радостную весть о происшедшем.
Веспасиан, естественно, был чрезвычайно рад подвигам своего сына и успеху его
похода, которым, как казалось, окончена была значительная часть войны. Он
немедленно появился сам и приказал оцепить город, наблюдать, чтобы никто из
него не ушел, и убивать всякого, кто сделает попытку к бегству. На следующий
день он вышел на берег и приказал построить плоты для преследования бежавших.
При изобилии леса и рабочих плоты скоро были готовы.
7. Генисаретское озеро получило свое название от примыкающей к нему
прибрежной полосы. Оно имеет 40 стадий ширины и 140 длины. Вода его пресная и
очень пригодная для питья, ибо она жиже густой воды болотистых озер и
прозрачна, так как озеро со всех сторон окаймляется песчаными берегами и
удобочерпаемо. Она мягче речной или ключевой воды и при этом прохладнее, чем
можно ожидать, судя по величине озера. Если оставить воду на открытом воздухе,
то она делается холодной, почти как снег; в летнее время жители обыкновенно это
делают ночью. В озере водится разного рода рыба, которая по виду своему и вкусу
отличается от рыб других вод. Посредине оно прорезывается Иорданом.
Предполагаемый источник Иордана — это Панион, который, впрочем, и сам питается
невидимыми подземными притоками из так называемой Фиалы. Последняя лежит по
дороге в Трахонею, в 120 стадиях расстояния от Кесарии, невдалеке от дороги,
направо. По своей круглой форме этот бассейн по справедливости прозван Фиалой,
ибо он имеет вид круга. Вода в нем всегда доходит до края, не понижаясь и не
переливаясь. Тетрарх Филипп из Трахонеи впервые указал на эту местность как на
источник Иордана, остававшийся до него неизвестным. Он велел именно бросить в Фиалу
мякину, которая показалась опять в Панионе, прежде считавшемся началом реки.
Чудная природа Паниона возвеличена царским великолепием, которым с большими
затратами украсил ее Агриппа. От пещеры у Паниона начинается видимое течение
Иордана; он прорезывает сначала болота и топи Самахонитского озера, уклоняется
оттуда в сторону на 120 стадий и протекает мимо города Юлиады посредине
Генисаретского озера, после чего, пройдя еще длинный путь через пустыню,
впадает в Асфальтовое озеро.
8. Вдоль Генисарета тянется страна того же имени изумительной природы и
красоты. Земля по тучности своей восприимчива ко всякого рода растительности, и
жители действительно насадили ее весьма разнообразно; прекрасный климат также
способствует произрастанию самых различных растений. Ореховые деревья,
нуждающиеся больше в прохладе, процветают массами в соседстве с пальмами,
встречающимися только в жарких странах; рядом с ними растут также фиговые и
масличные деревья, требующие более умеренного климата. Здесь природа как будто
задалась целью соединить на одном пункте всякие противоположности; здесь же
происходит чудная борьба времен года, каждое из которых стремится
господствовать в этой местности. Ибо почва производит самые разнообразные,
по-видимому, плоды не только один раз, но и в течение всего года беспрерывно.
Благороднейшие плоды, виноград и фиги она доставляет десять месяцев в году
сряду, в то время, когда остальные плоды по очереди поспевают в продолжение
всего года. Кроме мягкого климата. богатому плодородию способствует еще орошение,
доставляемое могучим источником, называемым жителями Кафарнаумом. Иные даже
считают его за жилу Нила, так как в нем живут такие же рыбы, какие найдены в
озере возле Александрии. Полоса эта тянется по берегу одноименного с ней озера
на протяжении 30 стадий длины и 30 стадий ширины. Такова природа той местности.
9. Когда плоты были построены, Веспасиан снабдил их таким количеством
войска, какое он считал необходимым для уничтожения врагов, рассеявшихся по
озеру Последние не могли спасаться, вернувшись на сушу, так как все кругом
находилось в руках врагов, и не были также в состоянии сражаться на озере, ибо
их маленькие, слабой конструкции лодки, построенные наподобие пиратских, были
слишком бессильны против плотов, а редевшие в них воины боялись приблизиться к
нападавшим на них густыми рядами римлянам. Однако они огибали плоты, а время от
времени подходили также близко, бросая в римлян камни издали и дразня их
перестрелками вблизи. Но оба приема нападения причиняли им самим больше вреда:
ибо своими камнями, попадавшими в панцири римлян, они производили одно только
постоянное бряцание, в то время как сами себя подвергали действию вражеских
стрел; если же они осмеливались подходить близко, то были немедленно
побеждаемы, прежде чем могли что-нибудь предпринять, и погибали вместе со
своими лодками. Многих, которые пытались пробиваться, римляне прокалывали
своими копьями, других, вскочив к ним в лодки, они убивали мечом, а иных они,
атаковав своими плотами, брали в плен вместе с их челнами. Если погруженные в
воду вновь выныривали на поверхность, их или настигала стрела, или догонял
плот, а если они в отчаянии начинали цепляться за плоты римлян, последние
отрубали им головы или руки. Велико и разнообразно было побоище, пока, наконец,
остаток воинов, совершенно выбитый из сил и оцепленный на своих судах, не был
оттеснен к берегу. Многие из них нашли смерть в озере, прежде чем они достигли
берега, многие были убиты после того, как вышли на берег. Все озеро было
окрашено кровью и полно трупов, ибо ни один человек не вышел живым. Через
несколько дней по всей окрестности распространился страшный смрад; не менее
ужасен был и вид ее: берега были покрыты обломками судов и раздутыми телами,
которые, разлагаясь под знойными лучами солнца, заражали воздух, что не только
приводило в отчаяние иудеев, но и внушало отвращение римлянам. Так кончилось
это морское сражение. Включая и число еще ранее павших в городе, погибло тогда
6500 человек.
10. По окончании битвы Веспасиан сел в Тарихее на судейское кресло, чтобы
отделить людей, нахлынувших извне и вовлекших всех в войну, от жителей города и
чтобы совместно с начальниками решить вопрос о том, следует ли их оставить в
живых. Все считали помилование их делом опасным: как люди без родины, они,
наверно, не останутся в покое и будут в состоянии принудить к войне силой даже
тех, у которых они найдут приют. Веспасиан также признавал, что они не достойны
пощады и что они своим спасением воспользуются во вред своим освободителям. Он
поэтому останавливался только над тем, каким способом удобнее будет их извести.
Убив их на месте, он должен был опасаться нового восстания коренных жителей,
которые, без сомнения, не допустили бы добровольно заклания столь многих
просящих; кроме того, он сам не мог позволить себе напасть на людей, которые, доверившись
его слову, передали себя в его руки. Но его друзья взяли верх над ним, сказав:
против иудеев все позволительно и всегда нужно полезное предпочесть достойному,
если нельзя и то и другое соединить вместе. Таким образом, Веспасиан в
двусмысленных словах обещал пришельцам пощаду, но позволил им выступить только
по дороге к Тивериаде. Со сладкой верой в свою мечту, ничего дурного не
подозревая, открыто неся с собой свои пожитки, они выступили по указанному им
пути. Римляне же между тем заняли всю дорогу до Тивериады для того, чтобы никто
не завернул в сторону, и заперли их в городе. Вскоре туда явился Веспасиан,
который приказал всем собраться в ристалище. Здесь он приказал стариков и
слабых в числе 1200 убить; из молодых он выбрал 6000 сильнейших, чтобы послать
их к Нерону на Истм. Остальную массу, около 30 400 человек, он продал, за
исключением тех, которых подарил Агриппе. Царю он предоставил поступить с
людьми, бежавшими из его области, как ему заблагорассудится; они, впрочем, были
царем также проданы. Остальная масса из Трахонеи, Гавлана, Иппа и Гадары
состояла преимущественно из бунтовщиков, беглецов и других людей, которые были
вовлечены в войну постыдными делами, совершенными ими еще во время мира. Они
были взяты в плен восьмого числа месяца гарпея.
|