|
|
Публикуется по изданию:
Амусин И. Д. Тексты Кумрана. — М.: Наука, 1971. —
Стр. 376–391.
1. Я уже рассказал о ессеях, которые стремились к трудовой жизни и вели ее, превзойдя (других людей) во всем или — чтобы не преувеличивать — в большинстве областей[2]. Теперь же я скажу то, что следует и об избравших своим уделом созерцательную жизнь, в соответствии со своим общим ходом изложения — ничего не прибавляя от себя для украшения, что свойственно всем поэтам и прозаикам, не имеющим перед собой примеров прекрасного, а стремясь только к безыскусственной истине, против которой, я знаю, и самый искусный оратор откажется выступать. Необходимо бороться и довести борьбу до конца, ибо сила добродетели этих людей не должна оказаться причиной молчания для тех, кто справедливо полагает, что ничто прекрасное не должно замалчиваться.
2. Характер учения этих философов обнаруживается уже в их названии; их ведь называют терапевтами[3] и терапевтридами[4], может быть потому, что они предлагают искусство врачевания более сильное, чем в городах, поскольку там оно излечивает только тела, их же (искусство) — души, пораженные тяжелыми и трудноизлечимыми недугами, души, которыми овладели наслаждения, желания, печали, страх, жадность, безрассудство, несправедливость и бесконечное множество других страстей и пороков. А может быть — потому, что природа и священные законы научили их почитать Сущего, который и лучше блага, и чище единицы, и первоначальнее монады[5].
11. Но пусть род терапевтов, постоянно приучавшийся к созерцанию, устремляется к рассмотрению Сущего, поднимается выше зримо воспринимаемого солнца и пусть никогда не оставляет этого образа жизни, ведущего к совершенному блаженству.
12. Они вступают на путь служения (богу) не по обычаю, не по увещеванию или чьему-нибудь призыву, но проникнутые небесной любовью. Словно неистовые вакханты и корибанты, они охвачены восторженным состоянием, пока не увидят страстно желаемого.
13. Затем, стремясь к бессмертной и блаженной жизни и считая, что земная жизнь уже кончилась, они оставляют имущество[6] сыновьям и дочерям или другим родственникам, по доброй воле заранее сделав их наследниками; те же, у кого нет родственников, — товарищам и друзьям. Ибо внезапно получившим богатство прозрения надлежало оставлять слепое богатство тем, кто еще слеп духовно.
18. И вот, отказавшись от имущества, ничем больше не прельщаясь, оставив братьев, детей, жен, родителей, многочисленных родственников, друзей, родину, где родились и выросли, они бегут без оглядки, так как привычка (к прежней жизни) влечет и соблазняет сильнее всего.
20. Они проводят жизнь за пределами городов, в рощах, либо ищут уединенные места[7], не вследствие какого-то закоренелого человеконенавистничества, а потому, что видят бесполезность и вредность общения с непохожими на них.
21. Род[8] этот живет повсюду[9], ибо надлежит приобщиться к совершенной добродетели и Элладе и варварам. Больше всего их в Египте в каждом из так называемых номов, особенно же — в окрестностях Александрии.
22. Лучшие из них собираются отовсюду, как бы на родину (терапевтов), в колонию, которая находится у Мареотидского озера на невысоком холме, — место это очень удобно благодаря своей безопасности и умеренному климату[10].
24. Жилища собравшихся здесь (терапевтов) очень просты и доставляют самую необходимую защиту как от солнечного зноя, так и от холодного воздуха. Они расположены не вплотную, как дома в городах, ибо близкое соседство беспокойно и неприятно для тех, кто стремится к уединению, но и не далеко, ибо они любят совместную жизнь, а также — чтобы помогать друг другу, если случится нападение разбойников.
25. В каждом доме есть священное место, которое называется семнейон и монастерион[11], где они, уединившись, совершают таинства благочестивой жизни. Они не вносят туда ни хлеба, ни питья, ни чего-либо другого, необходимого для нужд тела, но лишь законы, прорицания пророков, гимны и другие книги[12], при помощи которых они приумножают и совершенствуют знание и благочестие.
26. Они постоянно помышляют о боге, так что и во сне не видят ничего иного, кроме красоты божественных добродетелей и сил. Многие же, грезя, во сне произносят славные заповеди священного учения[13].
27. Молятся они обычно дважды в день: перед рассветом[14] и к вечеру. При восходе солнца они просят истинно благополучного дня, чтобы небесный свет наполнил их разум. Когда же оно заходит, (они молят), чтобы душа, полностью освободившись от бремени чувств и воспринимаемого чувствами и (как бы) оказавшись в своем собственном судилище и совете, исследовала истину.
28. Все время с утра до вечера они полностью посвящают аскезе[15]. Читая священные писания, они иносказательно толкуют учение предков. Они полагают, что изреченное в словах — лишь символ скрытого смысла, который обнаруживается при толковании[16].
29. Есть у них и сочинения древних мужей, основателей секты, которые оставили после себя много произведений иносказательного характера[17]. Пользуясь ими как некими первоосновами, они подражают им в образе действия. Они не только предаются созерцанию, но и создают в честь бога песни и гимны на всевозможные размеры и мелодии, которым обязательно придают торжественные ритмы[18].
30. В течение шести дней они, уединившись каждый у себя в вышеназванных монастериях, предаются толкованию учения, не выходя за порог и даже не выглядывая наружу. По седьмым же дням[19] они приходят все на общее собрание и располагаются в определенном порядке соответственно возрасту[20], в подобающей позе, держа руки под одеждой, — правую руку между грудью и подбородком, левую — вытянутой вдоль бока[21].
31. Старейший и наиболее сведущий в учении, выйдя вперед, начинает говорить, сохраняя спокойный взгляд, спокойным голосом, обдуманно и рассудительно. Он не выставляет напоказ искусство речи, словно риторы и нынешние софисты, а объясняет результат собственных исследований, который не оседает на поверхности, но, будучи услышанным, западает в душу и прочно там остается. Другие же все внимательно и молча слушают, выражая (ему) одобрение только взглядами или кивком головы.
32. Это общее святилище, где собираются они по седьмым дням, разделено надвое стеной: одно помещение предназначено для мужчин, другое же — для женщин. И женщины, проявляющие такое же рвение и исповедующие те же вероучения, обычно слушают вместе с мужчинами.
33. Стена, разделяющая помещение, высотой в 3–4 локтя[22] представляет собой род щита. Пространство же от верха щита до крыши остается открытым. Так сделано по двум причинам: с одной стороны, чтобы оберегать стыдливость, приличествующую женской природе; с другой — ради того, чтобы сидящие женщины хорошо слышали, и ничего не мешало бы голосу говорящего достигать их слуха.
34. Заложив в качестве фундамента воздержание, они строят на нем и другие добродетели души. Они не пьют и не едят до захода солнца, так как полагают, что свет предназначен лишь для занятий философией, тьма же подходит для нужд тела. Поэтому они предназначили день для первого, а небольшую часть ночи — для второго[23].
35. Те, в душу которых больше внедрилась страсть к знанию, вспоминают о пище через три дня. Иные же настолько бывают удовлетворены и наслаждаются изобилием мудрости, щедро предоставляемой их учением, что выдерживают в два раза дольше, и едва отведывают необходимой пищи на шестой день. Они привыкают, как говорят о роде цикад, который питается воздухом, облегчать потребность в пище, как я думаю, песнями.
36. Они считают седьмой день самым священным праздником и особенно почитают его. В этот праздник, позаботившись о душе, они ухаживают и за телом, бывшим у них в небрежении, словно у вьючных животных, и освобождают его от постоянных трудов.
37. Они не едят ничего дорогостоящего, но лишь простой хлеб, приправленный солью, менее строгие в воздержании добавляют к нему еще иссоп. Питьем им служит родниковая вода. Все это смягчает голод и жажду — владык, которых природа поставила над смертными, — ничего не принося им в угоду, кроме самого необходимого, без чего нет жизни. Поэтому они едят только для того, чтобы не чувствовать голод, и пьют, чтобы не испытывать жажду. Они избегают пресыщения, враждебного и опасного для души и тела[24].
38. Итак, у них два вида защиты: одежда и жилище. О жилище было уже сказано раньше: оно просто и сделано на скорую руку, — только для необходимости. Точно так же и одежда (у них) самая простая, служит для защиты от холода и жары: зимой — это плащ из грубой шерсти[25], летом — простая туника или кусок полотна.
39. Они вообще почитают скромность, признавая гордость началом лжи, скромность же — (началом) истины. Оба как бы являются двумя источниками: из лжи проистекают многообразные пороки, из истины — изобилие благ как человеческих, так и божественных.
65. Прежде всего они собираются каждые семь недель, поклоняясь не только простому числу семь, но и его квадрату, ибо почитают его святым и вечно девственным. Это канун самого большого праздника, который приходится на пятидесятый день[26], — самое святое и наиболее соответствующее природе число. Оно составлено из (суммы) квадратов (сторон) прямоугольного треугольника, который служит началом происхождения всего (сущего)[27].
66. И вот после того как они соберутся одетые в белое, сияя высшим благочестием, и подаст сигнал кто-нибудь из эфемеретов[28] — так обычно называют тех, кто несет подобные обязанности, — они встают перед началом пиршества в ряд, согласно порядку, и поднимают к небу глаза и руки. Глаза — потому, что научены смотреть на достойное созерцания, руки же — потому, что чисты и не осквернены никакими приобретениями. Они молят, чтобы (пиршество) оказалось угодным богу и происходило благоразумно.
67. После молитвы старейшие располагаются соответственно порядку давности вступления в секту. Они считают старейшими не престарелых и седовласых (но в общем еще детей по разуму, если они поздно вступили в секту), а того, кто уже в ранней юности рос, вдохновляясь созерцательной философией, самой прекрасной и божественной.
68. Вместе с ними в пиршестве принимают участие и женщины[29], в большинстве — старые девственницы. Они тщательно сохраняют девственность, — не в силу необходимости, как некоторые жрицы у эллинов, но скорее по доброй воле, из-за ревностного влечения к мудрости. Стремясь к совместной жизни, они презирают телесные наслаждения, желая не смертного потомства, но бессмертного, что может рождать из самой себя одна блаженная душа, которую засеял Отец лучами умозрения, позволяющими постигать учение мудрости.
69. Стол накрывается отдельно для мужчин, на правой стороне, отдельно для женщин — на левой стороне. Может быть, кто-либо подумает, что для этих благомыслящих, воспитанных и упражняющихся в философии людей приготовлены ложа, если и недорогостоящие, то хотя бы мягкие? Нет. Они довольствуются жесткими ложами из растений, на которые кладутся дешевые циновки, приготовленные из местного папируса; они несколько возвышаются у локтей, чтобы люди могли опереться. Несколько смягчая спартанскую суровость, они, однако, всегда и во всем стремятся к скромности, приличествующей свободному состоянию, и изо всех сил отвращаются от чувственных удовольствий.
70. Они не пользуются услугами рабов, считая вообще, что обладание слугами противоречит природе, создавшей всех свободными. Ведь несправедливость и жадность некоторых людей, стремящихся установить неравенство — источник (всех) бедствий, — предоставили власть самым сильным над самыми слабыми[30].
71. На этом священном пиршестве, как я уже сказал, нет ни одного раба. Прислуживают же свободные, выполняя необходимые обязанности не принуждаемые силой, не ожидая приказания, но добровольно с поспешностью и усердием они предупреждают желания.
72. Для подобных услуг выделяются не любые из свободных, а новички, тщательно отобранные в секту, согласно достоинству каждого, так как необходимо, чтобы это выполняли воспитанные, благородные, стремящиеся к высшей добродетели. Они оказывают услуги, с рвением, радостно, словно родные сыновья — отцам и матерям, считая их общими родителями, более близкими, чем родители по крови, ибо для людей благомыслящих нет ничего роднее нравственной добродетели. Они прислуживают неподпоясанные, опустив короткие хитоны, чтобы ничем не напоминать по виду рабов.
73. На этом пиршестве — я знаю, что некоторые, услышав, будут смеяться, — именно те, чьи дела достойны слез и сожаления, — в те дни не приносят вина, но лишь прозрачную воду, для большинства холодную, для более слабых по старости — теплую. Трапеза свободна от кровавого мяса[31], пища состоит из хлеба, приправленного солью, к этому иногда добавляется из-за более привередливых приправа из иссопа.
74. Истинное учение предписывает им жить трезвыми, как жрецам во время жертвоприношения: ведь вино — яд безумия[32], роскошные приправы возбуждают самого ненасытного зверя — вожделение.
75. Таково начало праздника. Когда же участники пира возлягут в том порядке, который я указал, прислуживающие встают определенным образом, готовые к услугам. <Председатель их, когда установится полное молчание>[33] — когда же не бывает его? — пожалуй, спросит кто-нибудь, — молчание, еще большее, чем прежде, так что никто не осмеливается ни шептать, ни сильнее вздохнуть[34], — начинает толковать что-нибудь из священного писания или разъяснять предложенное кем-нибудь другим. Он нисколько не заботится о красоте речи, ибо не добивается славы красноречивого оратора, но ревностно желает рассмотреть что-либо самым тщательным образом и не отказывается растолковать это тем, кто если и не имеет такой же проницательности, то по крайней мере стремится с таким же рвением понять это.
76. Он излагает учение медленно, останавливаясь и повторяя, запечатлевая мысли в душах, ибо при быстром и непрерывном изложении разум слушателей не успевает следить за истолкованием и перестает воспринимать то, что говорится.
77. Слушатели, <обратив слухи глаза>[35] к нему, внимают, оставаясь в одной и той же позе. Движением головы и взглядом они показывают, что слышат и понимают (его). Одобрение говорящему они выражают улыбкой и спокойным поворотом головы, непонимание же показывают тихим движением головы и указательного пальца правой руки. Стоящие рядом новички внимательны не меньше возлежащих.
78. Толкование священного писания происходит путем раскрытия тайного смысла, скрытого в иносказаниях. Весь закон кажется этим людям подобным живому существу, тело закона — словесные предписания, душа же — заключенный в словах невидимый смысл. В нем разумная душа начала лучше видеть особые свойства. Она узрела необычайную красоту мыслей, отраженную в наименованиях, словно в зеркале, обнаружила и раскрыла символы, извлекла на свет и открыла помыслы для тех, кто способен по незначительному намеку увидеть в очевидном скрытое[36].
79. Когда же сочтут, что председатель достаточно высказался и беседа отвечала замыслам как говорящего, так и слушателей, отовсюду раздаются рукоплескания, как будто все радуются тому, что еще должно произойти.
80. Затем председатель, поднявшись, поет гимн, сочиненный в честь бога, — либо новый, составленный им самим, либо старый, написанный давно кем-нибудь из поэтов, — ибо они составили на разные мелодии и размеры много песен в триметре, гимнов, (исполняемых) при процессиях, при возлияниях, у алтарей, хоровых песен, хорошо размеренных в многообразных строфах, — вслед за ним по порядку должным образом выходят и другие, в то время как все слушают в полной тишине, кроме тех моментов, когда следует петь рефрены и окончания. Тогда подают голоса все мужчины и женщины.
81. После того как каждый исполнит гимн, новички вносят вышеназванный стол с самой священной пищей — квашеным хлебом, приправленным солью; сюда же добавлен иссоп. Это из почтения к стоящему в святом преддверии храма священному столу, на котором хлеб и соль без приправ: хлеб пресный, соль беспримесная.
82. Ибо подобает, чтобы самая простая и самая чистая пища отдавалась жрецам в награду за службу; другим же, которые ревностно добиваются подобной пищи, приличествует воздерживаться от нее, чтобы более достойные имели преимущество.
83. После трапезы они справляют священное ночное празднество. Оно происходит следующим образом: все собравшиеся встают и сначала образуют в середине зала два хора, один из мужчин, другой — из женщин, а руководителем и запевалой в каждом избирают наиболее почетного и сведущего.
84. Они поют в честь бога гимны, составленные на разнообразные мелодии и размеры. Они то держатся вместе, то жестикулируют в соответствии с разноголосым звучанием и приплясывают, взывая к богу то в просодиях, то в стасимах, они исполняют в хороводной пляске строфы и антистрофы[37].
85. Затем, когда каждый из хоров отдельно сам по себе насладится пением, испив, словно на вакхическом празднике, чистого вина божественной дружбы, они смешиваются в один общий хор наподобие хора, составившегося некогда на Красном море ради происшедших там чудес.
88. Хор терапевтов и терапевтрид совершенно подобен тому (хору). В перекликающихся разноголосых мелодиях высокие голоса женщин сочетаются с низкими голосами мужчин, создавая поистине гармоничное и согласное звучание.
89. Они пребывают в этом чудесном опьянении до утра, не чувствуя тяжести в голове и не смыкая глаз, еще больше возбужденные, чем когда явились на пиршество. (Утром) они встают, повернувшись и обратив взгляды к востоку, и как только увидят восходящее солнце, простирают руки к небу и молят о благоденствии, истине и прозорливости[38]. После молитв они возвращаются назад, каждый в свой семнейон к обычным занятиям философией.
90. Таковы терапевты, которые приветствуют созерцание природы и то, что в ней заключено, и живут одной душой; они — граждане неба и мира[39], объединенные с отцом и творцом всех сущностей, благодаря своей добродетели, что доставила им любовь <бога>[40], — самый достойный дар за нравственную чистоту, который превосходит всякое (земное) счастье и уподобляется вершине блаженства.
[1] Philo Alexandrinus, De Vita Contemplativa (греческое название сочинения: περὶ βίου θεωρητικοῦ ἢ ἱκετῶν). Philonis Alexandrini Opera quae supersunt, t. VI, ed. L. Cohn et S. Reiter, Berolini, 1915, стр. 46–71; F. C. Conybeare, Philo about the Contemplative Life or the Fourth Book of the Treatise Concerning Virtues, Oxford, 1895; Adam, Antike Berichte, стр. 7–22; Les Oeuvres de Philon d’Alexandrie, publiées sous le patronage de l’Université de Lyon № 29: De Vita Contemplativa. Introduction et notes de F. Daumas, traduction de P. Miquol, Paris, 1963, стр. 78–147. Известна латинская версия трактата под названием: Philonis Judaei liber de statu Essaeorum, id est Monachorum, qui temporibus Agrippae regis monasteria sibi fecerunt. Филон Александрийский (ок. 30 г. до н. э. – ок. 42 г. н. э.) — иудейский философ, жил в Александрии. О трактате «De Vita Contemplativa» существует большая научная литература. Долгое время оспаривалась подлинность трактата «De Vita Contemplativa» как произведения Филона. Однако в конце XIX в. в результате работ ряда исследователей авторство Филона было установлено окончательно.. См.: Massebieau, стр. 170–198 и 284–319; Wendland, Die Therapeuten, стр. 695–772; Conybeare.
[2] Как видно из этого вступления, сам Филон связывает терапевтов с палестинскими ессеями, о которых он говорит в других своих произведениях: «О том, что каждый добродетельный свободен» и «Апология». По вопросу о том, с каким из сочинений Филона о ессеях связано его сообщение о терапевтах, существуют различные мнения. Одни полагают, что трактат DVC связан со сведениями о ессеях в QOPL (ср.: P. Lucius, Die Therapeuten und ihre Stellung in der Geschichte des Askese, Strassburg, 1879). Однако большинство исследователей придерживается точки зрения, что DVC является частью большой работы Филона περὶ Ἰουδαίων (Cohn–Reiter, Prolegomena I, стр. IX; Massebieau, стр. 317; В. Ф. Иваницкий, Филон Александрийский, Киев, 1911, стр. 426 и сл.). Конибир высказал предположение, что трактат DVC составлял часть «Апологии», которая в свою очередь являлась четвертой книгой трактата Филона περὶ ἀρετῶν, состоящего из пяти книг (Conybeare, стр. 281). Мотцо рассматривал трактат DVC как продолжение утерянного трактата «De Vita practica», посвященного ессеям (B. Motzo, Un’opera perduta di Filone, — «Atti della Reale Accademia delle scienze di Torino», 1910 – 1911, t. 46, стр. 860–880).
[3] θεραπευταί от глагола θεραπεύειν ‘служить’, ‘почитать’, ‘исцелять’, ‘лечить’. Филон изображает терапевтов как целителей собственных душ от всевозможных недугов и пороков и как «служителей бога» (ср. QOPL, § 75, где Филон называет ессеев θεραπευταί θεοῦ). Сторонники отождествления терапевтов с ессеями понимают слово θεραπευταί как греческий перевод арамейского слова ’asayya’ ‘врачи’, от которого, как полагают, произошло и название «ессеи». Возражения против этого выдвинул Шенфельд, который полагает, что «терапевты» не значит у Филона «врачи» и вообще это не было самоназванием сектантов, а так («почитателями») их именовали александрийцы по аналогии с распространенным в Египте названием различных культовых ассоциаций — почитателей того или иного божества (Schönfeld, Begriff «Therapeutai», стр. 219–240).
[4] Участие женщин в общине отличает терапевтов от ессеев (ср. Refutatio IX, 18). Характерно, что в культовых ассоциациях эллинистической эпохи женщины играли значительную роль. Ср.: Foucart, стр. 6, 149.
[5] τὸ ὄν ‘Сущее’. Филон пытается в этом понятии соединить библейского Йахве с абстрактным понятием Сущего у греческих философов. См.: Bréhier, стр. 70; H. A. Wolfson, Philo, Cambridge, vol. I, 1948, стр. 201, 210; Festugière, I, стр. 536. Выражения «ἀγαθοῦ κρεῖττόν... καὶ ἑνὸς εἰλικρινέστερον καὶ μονάδος ἀρχεγονώτερον» типичны для Филона. См.: De praemiis et poenis, 6; De opificio mundi, 2. Понятие «монада» употребляется здесь Филоном в пифагорейском значении как один из принципов бытия.
[6] Ср. практику ессеев, которые передавали все свое имущество во владение общины и пользовались им сообща (QOPL, § 86–87; Apologia, § 4–7; BJ, II, 8, 3, § 122). Как известно, наиболее характерной чертой социального строя кумранской общины также была общность имущества, и каждый вступающий в общину должен был передать в общее пользование все свое имущество (1Q S I, 11–12; III, 2; V, 2–3; VI, 19–23).
[7] μοναγρία — означает пустынную местность, уединенное место, куда часто удалялись философы для размышлений. Это устремление к уединению было одной из наиболее распространенных идей эпохи. См.: Festugière, t. I, стр. 45. По тем же мотивам, что и терапевты, избегали городов и ессеи (QOPL, § 76). В уединенном месте на берегу Мертвого моря находилось и кумранское поселение.
[8] γένος — здесь это слово, видимо, употребляется в значении философской секты — αἵρεσις. В таком же смысле этот термин встречается у Аристотеля (Soph. Elenchi 172 b 29–30).
[9] Замечание Филона, что терапевты распространены повсюду, т. е. во всей еврейской диаспоре, может быть справедливо лишь в том случае, если рассматривать их как ветвь ессейского движения.
[10] Очень интересный топографический анализ местоположения главного поселения терапевтов проделал Ф. Домá. В результате своего исследования он пришел к выводу, что это поселение располагалось к западу от Александрии часах в двух-трех ходьбы, на холмах между морем и озером. См.: Daumas, стр. 40–45.
[11] σεμνεῖον — в данном случае частное святилище, предназначенное для отправления частного культа в каждом доме, в отличие от общего святилища — κοινὸν σεμνεῖον (DVC, § 32), где собирались все терапевты на общие собрания каждый седьмой день.
μοναστήριον — слово, которое начинает употребляться лишь с III в. н. э. в текстах, касающихся христианского монашества, и обозначает келью того, кто посвятил себя уединенной жизни. Исходя из этого, Люциус рассматривал присутствие термина «монастерион» как христианскую интерполяцию (см.: Lucius, Die Therapeuten, стр. 112–113). По мнению Ренана, слово «монастерион» оказалось у Филона в результате ошибки христианского переписчика, который принял первоначальное μυστήριον за μοναστήριον (Renan, L’Histoire, стр. 369). Однако вероятность этого предположения ослабляется тем, что слово «монастерион» встречается в DVC дважды (ср. § 30). Более вероятным представляется мнение Вендланда и Домá, что слово «монастерион» было заимствовано Филоном непосредственно у терапевтов (см.: Wendland, Die Therapeuten, стр. 721; Daumas, стр. 36).
[12] Поясняя, какие именно сочинения толкуют и изучают терапевты, Филон везде их называет τὰ ἱερὰ γράμματα, подразумевая под этим Библию. Под νόμον имеется в виду Пятикнижие, а под λόγια θεσπισθέντα διὰ προφητῶν — пророческие книги. Что же касается ὕμνοι, то в данном случае трудно сказать, идет ли речь только о библейских псалмах или также об особой типологической литературе наподобие кумранских гимнов. Что же касается «других книг» (τὰ ἄλλα), то не исключено, что здесь имеются в виду агиографы.
[13] Представление о том, что во сне можно общаться с божеством, было широко распространено в эпоху Филона в эллинистических культах. См.: G. Lafaye, Histoire du culte des divinités d’Alexandrie hors de l’Égypte, Paris, 1884, стр. 102–103. Божественные силы у Филона — это посредники, которые осуществляют связь между богом, миром и людьми. См.: Bréhier, стр. 136–151; Wolfson, Philo, t. I, стр. 217 и сл.
[14] Ср. с практикой ессеев в описании Иосифа Флавия (BJ, II, 8, § 128 и прим. 2) и Ипполита (Refutatio, IX, 21 и прим. 7).
[15] ἄσκησις — здесь означает упражнения в духовных занятиях.
[16] Ср. DVC, § 78. Поскольку не сохранилось сочинений терапевтов, то об их аллегорическом методе можно судить лишь по описанию Филона, из которого видно, что этот метод близок аллегорическим толкованиям самого Филона. См.: Bréhier, стр. 35–66. Из трактата Филона (QOPL, § 82) известно, что ессеи также применяли аллегорический метод толкования.
[17] По всей вероятности, речь идет о книгах, принадлежащих только секте и неизвестных непосвященным. О тайном характере учения кумранской общины говорится, например, в 1Q S IX, 17. О хранящихся в тайне книгах ессеев сообщает и Иосиф Флавий (BJ, II, 8, § 142). Такие тайные книги были характерны почти для всех культовых ассоциаций эллинистической эпохи. См.: Foucart, стр. 13–15.
[18] Из описания Филона остается неясным, сочиняли ли терапевты свои гимны по-гречески в соответствии с теми размерами, как это указывает Филон (см. DVC, § 80, 84), или же они были написаны по-еврейски, но приравнены Филоном к образцам греческой поэзии для того, чтобы показать греческому читателю богатство и разнообразие еврейской религиозной поэзии, которая ни в чем не уступает греческой. Исполнение гимнов во время субботних собраний и во время празднования священного праздника пятидесятого дня свидетельствует, по-видимому, о том, что оно рассматривалось как часть культового действа, и, таким образом, назначение этих гимнов было культовым. Судить о том, были ли гимны терапевтов подобны библейским псалмам или гимнам кумранитов, из-за отсутствия поэтических образцов гимнологии терапевтов не представляется возможным. Однако осторожная попытка Карминьяка, отмечающего совпадение между строфическим исполнением гимнов терапевтов и строфической композицией кумранских гимнов, а также наличие здесь и там рефренов и заключений, заслуживает внимания. См.: Carmignac, Procédés poétiques, стр. 530–532.
[19] ταῖς δὲ ἑβδόμαις — имеется в виду празднование субботы. Вместо слова «суббота» Филон обычно употребляет выражение «седьмой день».
[20] Ниже (DVC, § 67) поясняется, что терапевты считают старейшими по возрасту тех, кто смолоду изучал священное учение в общине. О порядке рассаживания ессеев на субботних собраниях см. QOPL, § 81–82. Что касается «стариков» (zeqenim), упомянутых в 1Q S VI, 8, то неясно, имеется ли здесь в виду преклонный возраст или время пребывания в общине.
[21] Об аналогичном кумранском предписании держать руку под одеждой (...yado mittohat bigdo) см. 1Q S VII, 13–15. Относительно этого обычая держать руки под одеждой предлагаются различные объяснения. Массебио полагает, что это обычная поза евреев в синагогах: таким образом хотели показать, что они не работали в седьмой день (Massebieau, стр. 231). Домá думает, что это скорее поза почтительности во время религиозного действа. Прятать руки под одеждой было демонстрацией ритуального уважения в мистериях Исиды (ср.: Porphyrius, De adstinentia, IV, § 6).
[22] πῆχυς ‘локоть’ — мера длины ≈ 46 см.
[23] Ср. 1Q S VI, 6–7, где говорится, что кумраниты должны треть каждой ночи заниматься изучением Торы.
[24] Ср. у ессеев (BJ, II, 8, § 133; QOPL, § 77, Apologia, § 11–12) и у жрецов, описанных Херемоном (Porphyrius, De abstinentia, IV, § 6: «Во время священных обрядов они вовсе не едят хлеба, в остальное же время едят его с нарезанным иссопом, ибо, говорят они, иссоп в значительной мере устраняет его силу... Всю жизнь они приучают себя к жажде, голоду и воздержанности»).
[25] χλαῖνα μὲν ἀπὸ λασίου δορᾶς παχεῖα; в некоторых рукописях вместо ἀπὸ (‘из’) читается ἀντὶ (‘вместо’). Принимая вслед за Конибиром это чтение, Домá отдает ему предпочтение как lectio difficilior и находит при таком чтении указание на последовательное вегетарианство терапевтов, которые отказывались от употребления всех видов продуктов животного происхождения (Daumas, стр. 107, прим. 4). Нам кажется такое толкование искусственным, и мы придерживаемся чтения Cohn–Reiter (vol. VI, стр. 56). Об одежде у ессеев см.: QOPL, § 77; Apologia, § 12.
[26] Основываясь на исследованиях X. и И. Леви, Моргенштерн пытается восстановить древний сельскохозяйственный календарь Палестины как пятидесятиричный (I. and H. Lewy, — HUCA, 1942 – 1943, XVII, стр. 1–32; Morgenstern, VT, 1955, V, № 1, стр. 34–76). Он полагает, что год состоял из 365 дней и делился на семь периодов по пятьдесят дней каждый плюс пятнадцать добавочных дней. Каждая «пятидесятка» состояла из семи полных недель и одного добавочного дня, который приводил «пятидесятку» к концу и указывал на начало новой и отмечался как праздничный день. Аграрный характер этого календаря выражался в том, что каждая «пятидесятка» была связана с сезонной сельскохозяйственной деятельностью, которая преобладала в этот период. Пятидесятые дни отмечались как сельскохозяйственные праздники. С введением в Палестине лунно-солнечного календаря пятидесятиричный сельскохозяйственный календарь продолжал бытовать среди сельского населения еще долгое время. Остатки его можно найти в системе отсчета абиссинских иудеев Фалаша и в календаре несторианских христиан. Интересное указание встречается в древнерусском переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия, где говорится, что ессеи «в седмыи дьнь, и 7-ую недѣлю, и 7 мѣсяць и 7 лѣто велми хранять...» (Мещерский, История Иудейской войны, стр. 255). Сообщение же Филона о праздновании терапевтами пятидесятого дня приобретает новое звучание в связи с сообщением Милика о том, что в неопубликованных фрагментах из 4-й пещеры также имеется разделение года на 7 пятидесятидневных периодов, каждый из которых начинался с праздника сельскохозяйственного характера (Milik, Ten Years, стр. 92). Существование в кумранской общине сельскохозяйственных праздников с пятидесятидневным циклом подтверждается новыми данными недавно открытого свитка (Yadin, Rouleau du Temple, стр. 612).
[27] Речь идет здесь о прямоугольном треугольнике, стороны которого: 3, 4 и 5; сумма квадратов сторон его равна 50. Филон рассматривает происхождение числа 50 из прямоугольного треугольника в другой работе (De Spec. leg. II, 177). Представление о том, что прямоугольный треугольник связан с принципом происхождения вселенной, было им, но всей вероятности, заимствовано у пифагорейцев, которые уделяли большое внимание числовым спекуляциям. Однако, согласно указанию Плутарха (De Iside et Osiride, cap. 56), эти пифагорейские спекуляции с прямоугольным треугольником восходят к египетским жрецам.
Параграф 65 трактата DVC, как нам кажется, может дать некоторые сведения о характере календаря терапевтов. Сопоставление этих данных с данными реконструированного кумранского календаря позволяет, по-видимому, говорить о близкой связи, которая существовала между этими календарями, что в свою очередь может служить доказательством принадлежности общины терапевтов к ессейскому движению. См.: M. Simon, Les sectes Juives au temps de Jésus, Paris, 1960, стр. 110; Jaubert, Notion d’Alliance, стр. 477–478; Елизарова, Календарь терапевтов, стр. 107–116.
[28] ἐφημερεύω ‘выполнять свою службу по очереди’; ἐφημερευταί — ‘исполняющие храмовую службу при ежедневном чередовании’. В НЗ, Септуагинте и у Иосифа Флавия ἐφημερία значило «разделение жрецов для службы в храме». Слово ἐφημερευταί в общине терапевтов, по-видимому, имело тот же смысл, что и πρόεδροι — председатели. См.: Conybeare, стр. 238–239.
[29] См. § 2, 32.
[30] Отказ от использования труда рабов — важная особенность общины терапевтов, показывающая ее социальную направленность. Почти в сходных выражениях Филон говорит об отсутствии рабов в ессейской общине. Ср. QOPL, § 79.
[31] τράπεζα καθαρὰ τῶν ἐναίμων — это место неясно. На основании одного этого замечания трудно заключить, вообще ли терапевты отказывались от мясной пищи, или они не употребляли мяса только на священных пиршествах. Некоторые пытаются видеть здесь указание на отрицательное отношение терапевтов к кровавым жертвоприношениям (Delaunay, Moines et sibylles dans l’antiquité judéo-grecque, Paris, 1874, стр. 11). Конибир (Conybeare, стр. 246) полагал, что в остальное время терапевты могли есть мясо. Домá придерживается мнения, что терапевты были вегетарианцы на манер пифагорейцев. См.: Daumas, стр. 134–135, прим. 4.
[32] Ср. Втор. 32:33. Согласно Херемону (Porphyrius, De abstinentia, IV, § 6) египетские жрецы отказывались от вина по тем же соображениям.
[33] Взятые в угловые скобки слова являются добавлением издателей DVC (Cohn–Reiter) на основании текста армянского кодекса.
[34] Ср. BJ, II, 8, § 132, 133.
[35] См. выше, прим. 33.
[36] См. выше, § 28 и прим. 16.
[37] В библейской традиции засвидетельствован обычай плясок в торжественных случаях, например: хоровод женщин после исхода из Египта (Исх. 15:20), пляски Давида перед Ковчегом (II Сам. 6:14; 7:16; I Хр. 15:29). До настоящего времени сохранился обычай плясать в праздник Кущей (simhat tora). Плясками и танцами сопровождались празднества всех эллинистических культов (Foucart, стр. 82, 164). До IV в. танцами сопровождались и некоторые христианские праздники. См.: Conybeare, стр. 254, 255.
[38] Ср. BJ, II, 8, § 128 и прим. 2. Молитвы утром перед восходом солнца получили в римскую эпоху широкое распространение. Они были характерны, например, для культа Исиды и для неопифагорейцев. Это связано, по-видимому, с появлением в греко-римскую эпоху новых черт в культе Солнца, которое рассматривается теперь не только как податель жизни во всем мире, но и как разум мира, от которого зависят все духовные качества человека. См.: F. Cumont, La théologie solaire du paganisme romain, Paris, 1909, стр. 15, 17. Для Филона солнце являлось символом божественного Разума.
[39] οὐρανοῦ μὲν καὶ κόσμου πολιτῶν — выражение, характерное для стоической философии при определении истинного мудреца. Этим выражением широко пользовался Филон в других работах, применительно к благочестивым мудрецам-философам (ср.: Philo, De gigantibus, 13, § 61).
[40] См. выше, прим. 33.