Гильгамеш, Энкиду и нижний мир

Поэма начинается с пролога о божественном акте творения, об отделении земли и неба, о низвержении богини Эрешкигаль в подземное царство, о битве Энки с чудовищем нижнего мира. Далее описывается дерево хулуппу (возможно ива), которое росло на берегах Евфрата. Оно было с корнем вырвано безжалостным южным ветром, но его нашла Инанна и посадила в своем саду. Она ухаживала за ним, видимо, надеясь в будущем сделать из него трон и ложе.

Прошли годы. Дерево выросло и окрепло, но в его корнях поселилась змея, на вершине свила гнездо птица Анзуд, а в стволе устроила себе дом безжалостная дева Лилит. Инанна, видя, что ее детище погибает, стала проливать горькие слезы и жаловаться своему брату солнечному богу Уту. Но Уту ничем не смог ей помочь.

Тогда Инанна обратилась со своей скорбью к Гильгамешу, и тот не остался глух к ее плачу. Надел он тяжелые доспехи, взял огромный топор и одним взмахом отсек змее голову. Увидев это, гигантская птица Анзуд подхватила своих детенышей и унесла в горы, а дева Лилит сама разрушила свое жилище и удалилась. Срубил Гильгамеш дерево хулуппу, чтобы Инанна могла сделать из него трон и ложе для своего храма.

Из остатков корней священного дерева, Гильгамеш сотворил себе некий музыкальный инструмент, возможно барабан, названный в поэме пукку, а из макушки дерева — микку, барабанные палочки. И оказался этот барабан волшебным, люди безропотно покорялись Гильгамешу, пока он играл на нем. Возомнил себя герой равным богу, начал использовать жителей Урука без всякой жалости. Молодых людей заставлял он работать, не покладая рук, а юных девушек отрывал от матерей их и женихов и в доме своем держал для утех.

Подняли молодые девы плач великий, и услышал его справедливый бог Уту. В единочасье провалились и пукку, и микку в нижний мир. Тщетно пытался Гильгамеш достать их. И вот садится герой у ганзира — ока подземного мира — и начинает оплакивать свою потерю. Увидел его верный слуга Энкиду в таком горе и вызвался спуститься в нижний мир, чтобы принести пукку и микку.

Обрадовался Гильгамеш и стал давать Энкиду указания, как не остаться в "стране без возврата" навсегда. Нельзя появляться в нижнем мире в чистых одеждах, нельзя умащать себя маслом, брать с собой посох, надевать сандалии, нельзя целовать ту женщину, которая полюбилась, но и нельзя ударить ту, что ненавистна. Очевидно, что только человек, полностью отрешившийся от земных благ и власти, победивший в себе и любовь, и ненависть, имеет шанс вернуться из нижнего мира.

Энкиду не внял совету Гильгамеша. Надел он чистые одежды, умастил себя сладким маслом, взял копье и посох с собою, поцеловал ту, что ему полюбилась и ударил ту, что была ненавистна. Он нарушил все запреты подземного мира и остался там навсегда.

Опечалился Гильгамеш, когда понял, что произошло. Отправился он в Ниппур молить всесильного бога Энлиля помочь ему хотя бы повидаться с другом, но великий бог не внял его мольбам. Тогда направился Гильгамеш в Эриду просить Энки, и бог мудрости согласился помочь. Приказал он богу Солнца Уту приотворить дверь нижнего мира, и проскользнула в нее тень Энкиду.

Обрадовались друзья встрече, обнялись, поцеловались, и принялся Гильгамеш расспрашивать Энкиду о том, кому как в нижнем мире живется.

В предвечные дни, в бесконечные дни,

В предвечные ночи, в бесконечные ночи,

В предвечные годы, в бесконечные годы,

В те времена былые, когда все насущное в сиянии выявилось, вот когда,

В те времена былые, когда все насущное нежно вымолвилось, вот когда,

Когда в домах Страны хлеб вкушать стали, вот когда,

Когда в печках Страны плавильные тигли делать стали, вот когда

Когда небеса от земли отделились, вот когда,

Когда земля от небес отодвинулась, вот когда,

Когда имя человеков установилось, вот когда,

Когда Ан себе небо унес, вот когда,

А Энлиль себе землю забрал, вот когда,

Когда Эрешкигаль подарком брачным миру подземному подарили, вот когда,

Когда в плаванье он отправился, когда в плаванье он отправился, вот когда,

Когда Отец миром подземным поплыл, вот когда,

Когда Энки миром подземным поплыл, вот когда, —

К господину маленькие кидаются,

К Энки огромные мчатся,

Маленькие эти есть камни руки,

Огромные — камни, что заставляют плясать тростники.

Вокруг киля ладьи Энки

Они рассыпаются, как черепахи,

Перед носом ладьи господина

Вода, словно волк, все пожирает,

За кормою ладьи Энки

Вода, словно лев, свирепствует, —

Тогда, в те дни, одно древо,

Единственное древо, хулуппу-древо,

На берегу Евфрата чистого посажено,

Воды Евфрата пьет оно, —

Ветер южный с силою налетает,

Корни его вырывает, ветви его ломает,

Евфрат волною его сбивает.

Жена, Ана словам покорная, идет,

Энлиля словам покорная, идет,

Древо рукою своею берет, в Урук приносит.

В сад цветущий Инанны его вносит.

Жена рук не покладает, древо опекает

Жена глаз не спускает, рук не покладает, древо опекает.

“Когда на престол великолепный — да воссяду?” — вопрошает.

“Когда на ложе великолепное — да возлягу?” — вопрошает.

Пять лет прошло, десять лет прошло.

Древо взросло, кору его не расколоть.

В корнях его змея, заклятий не ведающая, гнездо устроила.

В ветвях его Анзуд-птица птенца вывела.

В средине его Лилит-дева жилье себе соорудила.

Дева белозубая, сердце беззаботное.

Светлая Инанна, как горько она плачет!

На рассвете, когда небосвод озарился,

Когда на рассвете зашумели птицы,

Уту из опочивальни вышел,

Сестра его светлая Инанна,

К Уту-герою она взывает:

“Брат мой, в те предвечные дни, когда присуждали судьбы

Когда изобилие излилось над Страною,

Когда Ан небеса унес, вот когда,

А Муллиль себе землю забрал, вот когда,

Когда Гашангаль подарком брачным в Кур подземный подарили, вот когда,

Когда в плаванье он отправился, вот когда,

Когда Отец в Кур подземный поплыл, вот когда,

Когда Аманки в Кур подземный поплыл, вот когда, —

Ко владыке малые кидаются,

К Аманки великие мчатся,

Малые эти есть камни руки,

Великие — камни, что заставляют плясать тростники.

Вокруг киля ладьи Аманки

Они рассыпаются, как черепахи,

Пред носом ладьи владыки

Вода, словно волк, все пожирает,

За кормою ладьи Аманки

Вода, словно лев, свирепствует, —

Тогда, в те дни, одно деревце, единственное деревце,

Хулуппу-деревце,

На брегу Евфрата чистого посажено,

Воды Евфрата пьет оно, —

Ветер южный с силою налетает, корни его вырывает,

Ветви его ломает,

Евфрат волною его сбивает,

Женушка, Ана словам покорная, идет,

Муллиля словам покорная, идет.

Деревце рукою своею взяла, в Урук принесла,

В сад цветущий Гашанны его внесла.

Я, женушка, рук не покладала, деревце опекала,

Я, Гашанна, рук не покладала. глаз не спускала, деревце опекала.

“Когда на престол великолепный — да воссяду?” — вопрошала.

“Когда на ложе великолепное — да возлягу?” — вопрошала.

Пять лет прошло, десять лет прошло.

Деревце возросло, кору его не расколоть.

В корнях его змея, заклятий не ведающая, гнездо устроила.

В ветвях его Анзуд-птица птенца вывела,

В средине его Лилит-дева жилье себе соорудила.

Дева белозубая, сердце беззаботное”.

Светлая Инанна, как горько она плачет!

Брат ее, герой Уту, на эти слова ее не отозвался.

На рассвете, когда небосвод озарился,

Когда на рассвете зашумели птицы,

Уту из опочивальни вышел,

Сестра его светлая Инанна,

К Гильгамешу могучему она взывает:

“Брат мой, в те предвечные дни, когда присуждали судьбы,

Когда изобилие излилось над Страною,

Когда Ан небеса унес, вот когда,

А Муллиль себе землю унес, вот когда,

Когда Гашангаль подарком брачным в Кур подземный подарили, вот когда,

Когда в плаванье он отправился, когда в плаванье он отправился, вот когда,

Когда Отец в Кур подземный поплыл, вот когда,

Когда Аманки в Кур подземный поплыл, вот когда, —

Ко владыке малые кидаются,

К Аманки великие мчатся,

Малые эти есть камни руки,

Великие — камни, что заставляют плясать тростники,

Вокруг киля ладьи Аманки

Они рассыпаются, как черепахи,

Перед носом ладьи владыки

Вода, словно волк, все пожирает,

За кормою ладьи Аманки

Вода, словно лев, свирепствует, —

Тогда, в те дни, одно деревце, единственное деревце,

Хулуппу-деревце,

На брегу Евфрата чистого посажено,

Воду Евфрата пьет оно,

Ветер южный с силою налетает, корни его вырывает,

Ветви его ломает,

Евфрат волною его сбивает.

Женушка, Ана словам покорная, идет,

Муллиля словам покорная, идет,

Деревце рукою своею берет, в Урук приносит,

В сад цветущий Гашапанны его приносит,

Женушка рук не покладает, деревце опекает,

Гашанна рук не покладает, таз не спускает, деревце опекает.

“Когда на престол великолепный — да воссяду?” — вопрошает.

“Когда на ложе великолепное — да возлягу?” — вопрошает.

Пять лет прошло, десять лет прошло.

Деревце выросло, кору его не расколоть.

В корнях его змея, заклятий не ведающая, гнездо устроила

В ветвях его Анзуд-птица птенца вывела.

В средине его Лилит-дева жилье себе соорудила.

Дева белозубая, сердце беззаботное.

Я, Гашанна светлая, как горько я плачу!”

На слова, что сестра его промолвила,

Брат ее, Гильгамеш могучий, на слова ее отозвался.

Пудовым поясом стан опоясал,

Что пуд ему, что пушиночка.

Бронзовый топор, твой топор дорожный,

Что в двадцать пудов, да и с четвертью, в руку взял.

В корнях змею, что заклятий не ведает, он убил.

В ветвях Анзуд-птица птенца своего схватила, в горы полетела.

В средине Лилит-дева дом свой разрушила,

В разорении бегством спасается.

А древо — корни его он разрубил, ветви его он расщепил.

Сограждане его, что с ним вместе были,

Ветви его отрезали, повязали,

И сестре своей, чистой Инанне, для престола ее он дал,

Для ложа ее он дал.

Он же из корней барабан себе сделал волшебный, Пукку.

Из ветвей барабанные палочки сделал волшебные, Микку.

Барабан громкоговорливый, он барабан

На просторные улицы выносит,

Громкоговорливый, громкоговорливый,

На широкую улицу его он выносит.

Юноши его града заиграли на барабане.

Они, отряд из детей вдовьих, что без устали скачут.

“О, горло мое, о, бедра мои!” — так они громко плачут.

Тот, кто мать имеет, — она сыну еду приносит,

Кто сестру имеет — она воду изливает брату.

Когда же наступил вечер,

Там, где стоял барабан, он место то пометил.

Он барабан пред собою возвел, он в дом его внес.

Когда же наступило утро, там, где место его он пометил,

Там, где они плясали,

От проклятий, от вдовьих,

От воплей маленьких девочек “О, Уту!” —

Барабан вместе с палочками барабанными

К жилью подземного мира упали.

Он пытался, он не достал их.

Он руку тянул, он не достал их.

Он ногу тянул, он не достал их.

Там, пред вратами входными Ганзира, пред вратами

Подземного мира они лежат

Гильгамеш роняет слезы, позеленел от горя.

“О, мой барабан, о, мои палочки!

Барабан, его роскошью я не насытился,

Его полнозвучием я не натешился!

Когда б барабан мой в доме плотника еще был!

Плотника жену, словно мать родную бы возлюбил!

Дочку плотничью, что сестру меньшую бы возлюбил!

Барабан мой в подземный мир провалился,

Кто мне его достанет?

Мои палочки в подземный мир провалились,

кто мне их достанет?”

Слуга его Энкиду ему отвечает:

“Господин мой, как ты горько плачешь!

Сердце свое, зачем печалишь?

Ныне я барабан твой из мира подземного тебе верну,

Твои палочки из Ганзира я воистину тебе достану!”

Гильгамеш так Энкиду молвит;

“Если ныне ты в мир подземный спустишься,

Совет тебе дам, прими совет мой,

К словам, что я тебе скажу, обрати свой разум!

В одежду светлую не облачайся —

Они тебя примут за странника-духа.

Свежим жертвенным маслом не натирайся —

На его ароматы они вкруг тебя соберутся.

Копья в Кур брать ты не должен —

Копьем убитые вкруг тебя соберутся.

Кизиловый жезл не бери в свою руку —

Духи мертвых тебя непременно схватят

Обуви не надевай на ноги —

Не сотвори шума в подземном мире.

Не целуй жены своей любимой,

Не бей жены, тобой нелюбимой,

Не целуй дитя свое любимое,

Не бей свое дитя нелюбимое, —

Вопли мира подземного тебя схватят.

У той, что лежит, у той, что лежит,

У матери бога Ниназу, у той, что лежит,

Ее бедра прекрасные не покрыты одеждой,

Ее светлая грудь льном не прикрыта.

Ее голос как чистая медь звенит.

Волосы треплет, словно солому, она”.

Энкиду словам своего господина не внял.

В одежду чистую светлую он облачился —

За духа-странника его принимают.

Свежим жертвенным маслом из каменного сосуда

Он умастился —

На ароматы вкруг него они собралися.

Копье в мир подземный он бросает —

Копьем убитые его окружают.

Жезл кизиловый в руку свою берет он —

Духи мертвых его хватают.

Обувь на ноги он надевает —

Трещины в мире подземном делает.

Жену любимую он целует,

Жену нелюбимую он побивает,

Дитя любимое он целует,

Дитя нелюбимое он ударяет, —

Вопль подземного мира его хватает.

Та, что лежит, та, что лежит, матерь бога Ниназу, та, что лежит,

Ее светлые плечи не покрыты одеждой,

Не покрыты ее светлые груди,

Сосудам для благовоний подобные.

Когда Энкиду из мира подземного хотел подняться,

Намтар не схватил его, Азаг не схватил его,

Земля схватила его.

Нергала страж беспощадный не схватил его.

Земля схватила его.

На поле сраженья мужей он не пал, земля схватила его.

Гильгамеш, могучий сын Нинсун,

В храм Экур к Энлилю одиноко бредет,

Перед Энлилем он рыдает:

“Отец Энлиль, мой барабан к подземному миру упал,

Мои палочки к Ганзиру упали.

Энкиду вернуть их спустился, мир подземный его схватил

Намтар не схватил его, Азаг не схватил его,

Мир подземный его схватил.

Нергала страж беспощадный его не схватил,

Мир подземный его схватил.

На поле сраженья мужей он не пал,

Мир подземный его схватил”.

Отец Энлиль на слова его не отозвался,

И в Эредуг он побрел,

В Эредуг к Энки одиноко побрел,

Перед Энки он рыдает:

“Отец Энки, мой барабан к миру подземному упал,

Мои палочки к Ганзиру упали.

Энкиду вернуть их спустился, мир подземный его схватил.

Намтар не схватил его, Азаг не схватил его, мир подземный его схватил.

Нергала страж беспощадный его не схватил, мир подземный его схватил.

На поле сраженья мужей он не пал, мир подземный его схватил”.

Отец Энкн на слова его отозвался,

К могучему Уту-герою, богинею Нингаль

Рожденному сыну он обратился:

“Давай-ка, дыру подземного мира открой!

Слугу его из подземного мира к нему подними!”

Он открыл дыру подземного мира.

Порывом ветра слуга его из подземного мира поднялся.

Обнимаются, целуются.

Вздыхают, разговаривая.

“Законы подземного мира видел?”

“Да не скажу тебе, друг мой, да не скажу!

Если скажу тебе о подземного мира законах,

Ты сядешь, рыдая”. —“Пусть я сяду, рыдая”.

“Тело мое, к которому ты прикасался,

свое радовал сердце,

[...]

Словно старую тряпку, заполнили черви,

Словно расщелина, забито прахом”.

“О, горе!” — вскричал он и сел на землю.

“Того, у кого один сын, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Он тот, кто перед колышком, в стену вбитым, горько рыдает”.

“Того, у кого два сына, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Он тот, кто на двух кирпичах сидит, хлеб вкушает”.

“Того, у кого три сына, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Он подобен тому, кто пьет воду в степи из бурдюка,

Слабеньким отроком принесенного”.

“Того, у кого четыре сына, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Подобно тому, кто запряг четырех ослов, веселится сердцем”.

“Того, у кого пять сыновей, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Словно добрый писец, чья рука искусна,

Кто во дворец вступает смело”.

“Того, у кого шесть сыновей, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Подобно доброму землепашцу, он весел сердцем”.

“Того, у кого семь сыновей, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Словно друг богов, сидит в кресле,

Музыкой танцев наслаждается”.

“Того, кто наследника не имеет, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Хлеб, кирпичу разбитому ветром, подобный, он ест”.

“Дворцового евнуха видел, каково ему там?”

“Словно надсмотрщик, погоняющий криком, стоит в углу”.

“Жену нерожавшую видел?”

“Да, видел”.

“Каково ей там?”

“Словно дурнем разбитый горшок, брошена жизнь ее,

Никому не приносит радости”.

“Отрока юного, кто с лона супруги

Не срывал одежды, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Веревку в помощь я ему дал, над веревкою он рыдает”.

“Девушку юную, кто с супруга не срывала одежды,

Ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ей там?”

“Тростинку в помощь я ей дал,

Над тростинкою она рыдает”.

[...]

“Он пищи лишен, он воды лишен, отбросы он ест,

Помои он пьет,

За городскою стеною живет".

[...]

“Он покрыт язвами, словно бык, которого едят слепни”.

“В битве павшего видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Его отец голову ему охватил, над ним рыдает”.

“Духа того, о ком позаботиться некому, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Кусками подобранного хлеба, что на улицу брошены,

Он питается”.

“Человека, опорною сваею сбитого и ею накрытого, видел?”

“Горе матушке моей!” — он кричал,

Когда свая его разрезала!”

“Дубинкою крошки своего хлеба он разбивает”.

“Того, кто в расцвете умер, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Там, где ложе богов, и он лежит там”.

“Моих младенцев мертворожденных,

Кто себя не знает, видел?”

“Да, видел”.

“Каково им там?”

“Вкруг столов из злата и серебра,

Где мед и прекрасные сливки, резвятся”.

“В огонь брошенного видел?” — “Нет, я его не видел.

Духа-призрака у него нет, дым его на небо вознесся”.

Хвала!

Дополнения по аккадской версии и по шумерскому фрагменту:

“Того, чье тело брошено в поле, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Его дух не спит в подземном мире”.

“Того, кто с крыши упал, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Его кости, руки его не...”

“Того, кто наводнением Ишкура сбит, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Словно бык, он трясется, едят его слепни”.

“Того, кого в прах бросили, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Он пищи лишен, он воды лишен, отбросы он ест,

Помои он пьет,

За городскою стеною живет”.

“Того, кто слов матери и отца не чтил, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Воду мутную он пьет, воду горечи он пьет,

Насышенья не получает”.

“Того, кто проклят матерью и отцом, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Он наследника не имеет, его дух одиноко блуждает”.

“Того, кто в расцвете умер, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Его слова [...]”

“Духа того, о ком позаботиться некому, видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“Кусками подобранного хлеба, что на улицу брошены,

Он питается”.

“Моих младенцев мертворожденных,

кто себя не знает, видел?”

“Да, видел”.

“Каково им там?”

“Вкруг столов из злата и серебра,

Где мед и прекрасные сливки, резвятся”.

“В огонь брошенного ты видел?” — “Нет, я его не видел”.

“Его дым к небесам вознесся,

Его призрак в Земле не живет”.

“Того, кто ложной клятвой Сумукана клялся,

Нарушил клятву, ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково ему там?”

“В местах водопоев подземного мира... он пьет”.

“Сынов Гирсу в Земле... отцов их, матерей их, видел?”

“Да, видел”.

“Каково им там?”

[...]

“Марту сынов, что по вершинам гор рыскают, —

Там, в Земле, видел

Шумерийцев, аккадцев ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково им там?”

“Воду лживых мест, воду темную они пьют [...]”

“Отца моего, мать мою [...] ты видел?”

“Да, видел”.

“Каково им там?”

“[...] они пьют (?)”

Перевод В. К. Афанасьевой