есть радость для тех, кто получил от
Отца истины милость познать Его через могущество Логоса,
пришедшего из плеромы...»Прежде, чем перейти к главной доктрине четвертого Евангелия, к его трактовке образа Христа, необходимо несколько слов сказать о гностицизме — религиозном движении поздней античности.
Термин гностицизм возник от греческого слова γνωστικός — познавательный, познающий. Специфику этого движения составляло то, что определяющей была тема знания — самопознания.
Правда, особая роль личного опыта не позволяла созданию единого учения, более или менее твердой догматики. Именно это многообразие различных мнений побудило Иринея сравнить «множество гностиков» с грибами, появившимися из земли (Iren.Haer.I.27:1[29:1]).
Гностики обычно отрицали человеческую природу Христа. Они трактовали Его в качестве предсуществующего Спасителя, «небесного Адама», воплотившегося в Иисусе или вошедшего в Него. Смерть Иисуса гностики понимали как победу над силами зла, но, так как Христос — извечный разум — не может, по мнению гностиков, быть распятым, существовало несколько толкований распятия: одни полагали, что процесс распятия Иисуса был лишь кажущимся явлением, другие — что вместо Христа был распят Симон Киринеянин, который нес крест для Иисуса на Голгофу (Iren.Haer.I.19:2[24:4]; ср. Мф.27:32; Мк.15:21; Лк.23:26).
Отрицание родства между Иисусом и Творцом мира связано у большинства гностических течений с представлением о «неизреченном» высшем Божестве, которое не могло произвести «злую» материю и несовершенный мир. Поэтому эти течения создали целый ряд промежуточных ступеней — 8, 30, даже 365 — между верховным Богом (не Творцом мира) и материей. Мироздание гностикам представлялось в виде многоступенчатой пирамиды, на вершине которой находился Бог-Первоотец, а на спускающихся ступенях — различные силы, власти, ангелы, архонты[1]; внизу же господствует зло.
Одним из наиболее известных гностиков был Валентин (Οὐαλεντῖνος) (? – ок. 160), родившийся в Египте и начавший свою деятельность в Александрии (Tert.Praescr. haer.38). Римская христианская община, в которой Валентин проповедовал в 30-х – 50-х гг. II века, не приняла его учения, но в Египте и Малой Азии у него было множество сторонников (Iren.Haer.III.4:2[4:3]). Согласно Тертуллиану, «Валентин ожидал, что он станет епископом, поскольку был замечателен в своих познаниях и красноречии. Однако после того, как ему предпочли исповедника (martyrii), он счел себя оскорбленным и [...] со всей силою обрушился на истину» (Tertullianus. Adversus Valentinianos.4:1-2). Учение Валентина известно нам по изложению Иринея (Iren.Haer.I.1 sqq), Ипполита[2] (Hippol.Philosoph.VI.35:5-7; 42:2), Климента Александрийского (Clem.Strom.II.3,6; III.1; V.1; et cetera) и Епифания (Epiph.Haer.XXXI.31.1-7).
Род человеческий, по учению Валентина, делится на людей плотских (ὑλικοί), душевных (ψυχικοί) и духовных (πνευματικοί)[3]. Большинство неевреев — люди плотские, большинство евреев — душевные, и лишь немногие из евреев и неевреев — люди духовные, пневматики. Пневматики сами себе Закон (Epiph.Haer.XXXI.7; ср. 1 Кор.2:15), ибо от простой веры они возвышаются до гносиса.
Кроме того, по Валентину, высшим и абсолютным Божеством является Совершенный Эон[4], называемый также Первоначалом (προαρχή), Первоотцом (προπάτωρ) и глубиной (βυθός). Он — необъятный и невидимый, вечный и безначальный, и соответствует Ему «женский» принцип — мысль (ἔννοια), которая называется также благодатью (χάρις) и молчанием (σιγή). Эти два высших принципа — мужской и женский — порождают ум (νοῦς) и истину (ἀλήθεια)[5]. Ум и истина рождают логос[6] и жизнь (ζωή), а затем человека и экклесию. Из ума и истины эманируют Христос и святой дух и т. д., т. е. возникают различные эоны — извечные сущности, порожденные Божеством. Совокупность эонов образует духовную полноту, единство бытия — плерому[7]. Эоны не знают истинного Первоотца, поэтому при творении мира и была совершена ошибка. Эоны и архонты, находящиеся вне плеромы, возникают попарно. В мире существует резкое разделение на противоположные пары. Так, правым архонтом Валентин[8] называл непосредственно Создателя мира, Яхве (не путать с абсолютным Божеством), а левым — Сатану. Иисус Христос, по Валентину, открыл человечеству возможность гносиса (индивидуального откровения), который и есть спасение, духовное (а не плотское) достижение плеромы. Пневматики войдут в плерому независимо от дел, даже греховных, ибо, как свидетельствует об учении валентиан Ириней, они утверждали, что в плерому «вводит не какая-либо деятельность, а семя, оттуда сообщаемое в незрелом состоянии и здесь достигающее совершенства (οὐ γὰρ πρᾶξις εἰς πλήρωμα εἰσάγει, ἀλλὰ τὸ σπέρμα τὸ ἐκεῖθεν νήπιον ἐκπεμπόμενον, ἐνθὰ δὲ τελειούμενον)» (Iren.Haer.I.1:12[6:4]). Душевные люди (под ними валентиане обычно подразумевали христиан-негностиков) — люди от сего мира; они должны воздерживаться и творить добрые дела, «чтобы посредством их войти в среднее место (εἰς τὸν τῆς μεσότητος τόπον)» (Ibidem).
Иисус Христос, по мнение Валентина, сохранял образ родоначальной и первой пифагорейской четверицы, ибо состоял из четырех начал: 1) из духовного, 2) из душевного, 3) из телесного, которое было создано по домостроительству (ἐκ τῆς οἰκονομίας), и 4) из Спасителя, которым был сошедший при крещении на Него голубь (Iren.Haer.I.1:13[7:2])[9]. Естественно, согласно этой доктрине, Христос практически лишен человеческой сущности. В частности, по данным Климента Александрийского, Валентин, говоря об Иисусе Христе, утверждал: «Он ел и пил особенным образом, не отдавая пищи; сила воздержания была в Нем такова, что пища в Нем не разлагалась, так как Он Сам не подлежал разложению» (Clem.Strom.III.7 [59:3]).
Василид (Βασιλείδης), родившийся в Сирии, в первой половине II века (Clem.Strom.VII.17 [106:3]; Hier.De viris ill.21) переселился в Александрию. Его учение известно нам по изложению Иринея (Iren.Haer.I.19:1-4[24:3-7]), Ипполита (Hippol.Philosoph.VII.20–27) и Климента Александрийского (Clem.Strom.II.20; IV.12,24-26; V.1,11; et cetera).
Василид утверждал, что апостол Матфей передал ему тайные слова, которые слышал от Спасителя (Hippol.Philosoph.VII.20:1). Согласно Оригену (Origenes. Commentarii in Romanos.V.1), Василид исповедовал учение о переселении душ.
По Василиду, Бог невыразим, не имеет имени. Из Бога исходит ум, из ума — логос, из логоса — мысль, из мысли — мудрость и сила, из мудрости и силы — справедливость и мир. Все это — силы первого неба, которые создают по образу своему силы второго неба; силы второго неба создают силы третьего неба и т. д., вплоть до сил 365-го неба. Глава ангелов этого последнего неба и есть Яхве, Творец мира сего. Так излагает учение Василида Ириней.
По Ипполиту, согласно учению Василида, в начале всего было ничто, однако из некоего неразумного, безвольного и вообще бессущностного Бога (οὐκ ὢν θεός) произошла потенция всего — панспермия[10] (Hippol.Philosoph.VII.21:1-3). Эта потенция создала три бытия: тонкое (идеальное), грубое (материальное) и требующее очищения (духовное).
Гностик Керинф, или Керинт (Κήρινθος) (кон. I – II вв.), склонявшийся в трактовке сущности Иисуса Христа к докетизму, считал, что эон, называемый Христом, соединился посредством крещения с человеком по имени Иисус и расстался с Ним на распятии (Iren.Haer.I.21[26:1]).
Гностики, допуская идею о бессмертии души, отрицали возможность телесного воскресения и, не будучи в состоянии отвергнуть ясное учение Писания о воскресении, на вопрос: чтó же собственно воскреснет при «кончине века»? — прибегали к иносказательному разъяснению слова воскресение и разумели под ним исход души из тела и переход ее к высшему ведению (Tertullianus. De resurectione carnis.19). В этом отношении интересен отрывок О воскресении (Περὶ ἀναστάσεως), обнаруженный в Парижском кодексе так называемых параллельных мест Иоанна Дамаскина, в котором он приводится под именем Юстина[11]: «Если бы воскресение было только духовное, — пишет автор данного отрывка, — то сам [Христос], воскреснув, должен был отдельно показать тело лежащее, отдельно душу существующую. Но этого Он не сделал, а воскресил тело, в себе самом подтверждая обетование жизни. Для чего же Он восстал в пострадавшей плоти, как не для того, чтобы показать воскресение плоти? И желая удостоверить в этом, когда ученики Его не верили, что Он истинно восстал телом, когда они видели и сомневались, — Он сказал им: “Еще ли не веруете? Видите, это — Я” (Лк.24:38-39. — Р.Х.). И предоставил им осязать себя и показал следы гвоздей на руках. И когда вполне познали, что Он и в теле находится перед ними, пригласили Его есть с ними, чтобы и через это несомненно убедиться, что Он истинно воскрес телесно. Тогда Он вкусил меда и рыбы. Таким образом показал им, что истинно есть воскресение плоти. Он, желая показать — ибо, по Его словам (ср. Ин.14:2-3; Флп.3:20. — Р.Х.), “на небе житие наше” — и то, что не невозможно плоти взойти на небо, вознесся пред глазами их на небо, как был во плоти» (De resurrectione.9).
О других гностических учениях повествует все тот же Ириней в первой книге Ἔλεγχος καὶ ἀνατροπὴ τῆς ψευδωνύμου γνώσεως. Например, учение Карпократа было близко к идее Платона о переселении душ (Iren.Haer.I..20:1-4[25:1-6]). Кроме того, Карпократ и его последователи учили, что «Иисус родился от Иосифа и был подобен рожденным людям (τὸν δὲ Ἰησοῦν ἐξ Ἰωσὴφ γεγενῆσθαι, καὶ ὅμοιον τοῖς ἀνθρώποις γεγονότα)», но отличался от них тем, что «душа Его, твердая и чистая (ψυχὴν αὐτοῦ εὔτονον καὶ καθαρὰν)», хорошо понимала то, что она видит «в сфере нерожденного Бога (ἐν τῇ μετὰ τοῦ ἀγεννήτου θεοῦ περιφορᾷ)» (Iren.Haer.I.20:1[25:1]). Ириней также сообщает, что последователи Карпократа «имеют частью нарисованные, частью из другого материала изготовленные изображения, говоря, что образ Христа сделан был Пилатом в то время, когда Иисус жил с людьми (formam Christi factam a Pilato, illo in tempore quo fuit Jesus cum hominibus)». Карпократиане украшали их венцами и выставляли вместе «с изображениями мирских философов (cum imaginibus mundi philosophorum), именно с изображением Пифагора, Платона, Аристотеля и прочих», оказывая им, как язычники, знаки почтения (Iren.Haer.I.20:4[25:6]).
Гностицизм, безусловно, является своеобразным синтезом христианского учения с греческой философией, хотя, конечно, в него были вплетены и другие доктрины. Впрочем, Ириней, опираясь, по всей вероятности, на сочинения Юстина, утверждает, что все христианские ереси произошли от Симона Волхва (Iren.Haer.I.16:2[23:2]; ср. Деян.8:9-24) и что от симониан «получило свое начало лжеименное знание» (Iren.Haer.I.16:3[23:4]; ср. 1 Тим.6:20).
Гностики образовывали тайные союзы, попасть куда, в отличие от обычных христианских общин, было нелегко: вступающие должны были пройти ряд обрядовых испытаний и дать особую клятву. Именно в тайных организациях гностиков и появились тайные писания — в собственном значении слова ἀπόκρυφος (тайный). Они были предназначены для избранных, для тех, кому доступно «высшее познание». Некоторые группы христиан-гностиков селились в уединенных местах, вдали от городов (по образу ессеев). Наследием этих групп в ортодоксальном христианстве явилось монашество, по духу чуждое ранним христианским экклесиям[12]. У гностиков-маркосиан богослужение облекалось тайной (Iren.Haer.I.14:1-4[21:1-5]). Крещение было торжественно и сопровождалось формулой на семитском языке: BAСEMAXAMOССHBAAIANOPA..., в которой ясно можно разобрать: בְּשֵׁם חַכְמוֹת («Во имя Хакмот...»)[13]. За погружением в воду следовало помазание бальзамом, впоследствии усвоенное церковью (Corp. inscr. gr. № 9595a).
Идея дуализма, которую мы встречаем еще у кумранских сектантов, возникла не на пустом месте, она уходит своими корнями в древние культы Востока. Согласно им, доброе божество Ахура-Мазда ведет постоянную борьбу с духом зла Ангра-Манью. Они оба участвовали в создании мира: добрый дух создал все полезное и прекрасное, злой — все вредное и нечистое. У каждого из этих божеств есть помощники, которые ведут борьбу вместе с ними. В конечном итоге победу должен одержать Ахура-Мазда.
Одним из помощников Ахуры-Мазды в этих верованиях выступило солнечное божество — Митра. На рубеже летоисчислений культ Митры обособляется и затем начинает распространяться в Римской империи, а во II–III вв. становится одним из ведущих религиозных течений, особой религией (митраизм). Митру называли Непобедимым Солнцем, справедливым божеством. Существовали особые праздники-мистерии, посвященные этому божеству. Главным праздником Митры был день солнцеворота — 25 декабря (рождение Солнца)[14].
Аналогичные идеи были распространены и в других религиозных учениях, которые при этом проповедовали гностическо-мистическое слияние с божеством как единственное средство спасения. Одним из таких учений был герметизм, связанный с поклонением Гермесу Триждывеличайшему (Трисмегист), объединившему образы греческого бога Гермеса и египетского бога Тота. По верованиям герметистов, земля и весь телесный мир — зло, «темное начало». Они созданы не богом, а промежуточными силами. Из высшего божества проистекают: разум (λόγος), творец (δημιουργός) и человек (ἄνθρωπος), который, в свою очередь, тоже состоит из света и жизни. Человеку, чтобы спастись, необходимо пробудить в душе отблески света и воссоединиться с божеством. Одним из способов воссоединения с божеством было употребление магических заклинаний, основанных на «знании» истинной сущности и истинного имени бога[15], как-то: «Войди в меня, Гермес, как зародыш в чрево женщины [...]. Я знаю твое имя [...]. Я знаю тебя, Гермес, а ты меня. Я — ты, а ты — я»[16]. По-видимому, из этого и ему подобных заклинаний герметистов вошли в Евангелии от Иоанна аналогии: «Отец во Мне и Я в Нем [...]. Я и Отец — одно» (Ин.10:38,30). Эти стихи, вошедшие в четвертое Евангелие под влиянием языческих культов, сыграли существенную роль в создании христианского догмата о Триединстве Бога[17].
Основным отличием новозаветного христианства от гностических учений было неприятие им самого понятия гносиса — мистического слияния с Богом, — которым гностики заменяли веру. Существенным отличием было также положение о том, что спастись могут все верующие в Христа (верующие, а не овладевшие мистическим знанием об истинном Боге), причем спастись не только духовно, но и плотски — Царство Божие, согласно Новому завету, принимало в себя телесные, хотя и преображенные сущности.
Однако гностический подход к миру и его Спасителю, — воспринятый, вероятно, через дуализм ессеев, через филонизм и через еще какие-то источники, — проявился уже в некоторых произведениях Нового завета — особенно в Евангелии от Иоанна, в посланиях к ефесянам и колоссянам.
Уже с первых стихов Евангелия от Иоанна мы понимаем, что имеем дело с произведением, совершенно отличным от синоптических Евангелий. Ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος, καὶ ὁ λόγος ἦν πρὸς τὸν θεόν, καὶ θεὸς ἦν ὁ λόγος[18]. Этот Логос (Слово)[19], по Квартусу, и был Христос: Καὶ ὁ λόγος σὰρξ ἐγένετο καὶ ἐσκήνωσεν ἐν ἡμῖν[20], т. е. изначально существующий Логос воплотился в Иисусе.
Характерным в отношении понятия доктрины о Логосе является так называемое Евангелие Истины (Nag Hammadi Codex I, p. 16-43)[21], упоминание о котором мы встречаем у Иринея (Iren.Haer.III.11:12[11:9]), с возмущением сообщающего, что валентиане «дошли до такой степени дерзости, что свое недавнее сочинение назвали Евангелием Истины (veritatis Evangelium)».
С самых первых строк этого произведения мы сталкиваемся с типичной
терминологией гностиков: «Евангелие Истины есть радость для тех, кто получил от
Отца истины милость познать Его через могущество Логоса,
пришедшего из плеромы...»
Характерно, что имя Иисуса в Евангелии Истины употребляется всего несколько раз; в основном там говорится о Логосе (Слове), который те, к кому Он был обращен, называют Спасителем, «ибо таково название дела, которое Он призван выполнить для спасения тех, которые не знали Отца». О земной жизни Иисуса сказано, что Он пришел «в подобие тела. Свет говорил Его устами». Дело Иисуса — дать свет тем, кто пребывает в темноте. «Он дал им свет. Он дал им путь. Этот путь — истина, которой Он учил». Аналогичное понятие содержится и в четвертом Евангелии: в Логосе «была жизнь, и жизнь была свет человеков; и свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин.1:4-5).
Иисусу-Слову в Евангелии Истины противопоставлено Заблуждение — столь же абстрактное понятие, как и Логос. Заблуждение возненавидело Иисуса за то, что Тот дал свет людям, и стало преследовать Его.
Конечно, Квартус в своих философских воззрениях не мог опираться на Евангелие Истины, ибо последнее было составлено (Валентином или его учениками) после Евангелия от Иоанна — в период между 130 и 175 гг. Однако авторы этих произведений взяли за основу одни и те же философские доктрины: понятие света заимствовано, по-видимому, у кумранитов, а понятие логоса — вероятно, у Филона Александрийского.
Философия Филона оказала огромное влияние на христианство. Многим христианам, особенно неевреям, было ближе представление о Логосе, таинственной Силе, исходящей от еще более таинственного, непознаваемого Бога, чем образ бедного Пророка из Галилеи, связанного с еврейскими сектантами и проповедовавшего среди рыбаков, грешников, нищих и прокаженных.
Специальная работа О том, что Бог является неизменным посвящена Филоном доказательству положения, что Бог — высшая абстракция, к которой неприменимы никакие определения (Philo.Quod deus imm.55). Он бескачествен (Philo. Legum allegoriarum.I.36); «кто думает, что Бог имеет качественность, что Он не един или не изначален (ἀγένητος) и вечен (ἄφθαρτος) или не неизменен, оскорбляет или себя, или Бога» (Ibid.I.51). Бог ни в чем не нуждается, сам себе довлеет; цитируя Пятикнижие (Исх.4), Филон в труде О жизни Моисея разъясняет, что к Богу вообще неприложимо никакое имя (Philo.De vita Mosis.I.XIV [I.75]).
Детально разработана Филоном идея Логоса как посредника между Богом и людьми. Филон в книге О херувимах разъясняет, что основные силы — «благость и власть (ἐξουσία), причем благодаря благости Вселенная возникла, благодаря власти Бог управляет творением, третье же, соединяющее обе силы и посредствующее, — Логос; благодаря Логосу Бог является властителем и благим» (Philo.De cherub.9 [27]).
В работе Кто будет участником в божественных делах Филон говорит, что Логос «не изначален, как Бог, не рожден, как мы, но Он посередине этих крайностей, совпадая с обеими» (Philo.Quis rer. div. her.206). В этом тезисе заложено христианское представление о Богочеловеке. В книге О странствовании Авраама сказано, что Логос — тень Бога, посредник; Он ходатай и заступник (ἱκέτης) (Philo.De migr. Abr.122)[22].
Теория о Логосе в новозаветных документах была, по-видимому, последствием разочарований первого поколения христиан. По мере того, как Царство Небесное, каким его представляли себе синоптики и Апокалипсис, становилось химерой и отодвигалось ad kalendas graecas, верующие все более бросались в метафизику. Второе пришествие, вопреки пророчествам (Мф.16:28; 24:34; Мк.9:1; 13:30; Лк.9:27), откладывалось на неопределенный срок, и каждый день опаздывания возвращения Иисуса был шагом к Его обожествлению.
Гностики, пропитанные философией Платона и Филона, находили христианское учение скудным и бедным и перетолковывали еще не окрепшее евангельское повествование на свой лад. Галилейские рассказы казались им наивными и недостойными божественного, а следовательно, подлежащими иносказательному объяснению. Все частности жизни Иисуса были восприняты как нечто символическое и возвышенное. Ветхий завет считался ими не только вторичным, но и совершенно излишним. Иисус, согласно гностикам, смотрел с большей высоты и видел дальше, нежели основатели иудаизма, но апостолы не поняли Его учения, а потому известные тексты якобы извращены. Невзирая на образованность, гностики не отличались глубоким и тонким умом, необходимым для серьезного понимания диалогов Платона, а потому евангельское повествование смешивалось с примитивным пониманием платонизма, в результате чего обычно появлялись грубые фантазии, главным тезисом которых было положение, что истина и спасение доступны только через гносис.
Следствием этих идей было известное ослабление нравов. Большинство гностических школ полагало, что посвящение в гносис освобождает от обычных обязанностей: «Золото, положенное в грязь, — говорили эти гностики, — не теряет своей красоты (Ὃν γὰρ τρόπον χρυσὸς ἐν βορβόρῳ κατατεθεὶς οὐκ ἀποβάλλει τὴν καλλονὴν αὐτοῦ)» (Iren.Haer.I.1:11[6:2]). Ириней по этому случаю добавляет: «Они без разбора едят идоложертвенные яства, думая, что ни мало не осквернятся ими, и на всякое праздничное увеселение язычников, бывающее в честь идолов, сходятся первые, так что некоторые из них не воздерживаются и от ненавистного Богу и людям зрелища борьбы со зверями и человекоубийственного единоборства. А другие до пресыщения предаются плотским наслаждениям и говорят, что воздают плотское плотскому, а духовное духовному (τὰ σαρκικὰ τοῖς σαρκικοῖς καὶ τὰ πνευματικὰ τοῖς πνευματικοῖς)» (Iren.Haer.I.1:12[6:3]). Наконец, гностики высказывали свое отвращение к мученичеству, причем в таких выражениях, которые не могли не оскорблять христиан основной Церкви (Iren.Haer.I.19:3[24:6]; III.19:4[18:5]; Eus.HE.IV.7:7; Epiph.Haer.XIX.1; XXIV.4): поскольку истинное исповедание суть гносис Божий, всякий, исповедующий Бога посредством своей смерти, есть самоубийца (Clem. Strom.IV.4 [IV.16:3]).
Последователи Иисуса верили, что их Учитель воскрес и вознесен был к Богу на небеса, и на почве такого представления у них создавалось верование об Иисусе, воскресшем и вознесенном, как о существе, которое по своему достоинству по меньшей мере равно прочим небожителям, подчиненным Богу, т. е. всеразличным ангельским чинам[23], или даже превосходит их, так как сам Бог даровал Ему «всякую власть на небе и на земле» (Мф.28:18). Но Иисус не мог быть равен им, если Его бытие началось лишь с момента человеческого рождения, тогда как ангелы появились уже в момент сотворения Вселенной или даже раньше; чтобы сравняться с ними в этом отношении, Он должен был существовать уже до момента своего человеческого рождения, а в момент рождения Он как личность не появился впервые, а только сошел на землю, или перешел от прежней сверхчувствительной формы бытия к земной форме существования.
Понятия греческого Логоса и иудейского Мессии слились в одно представление.
В гностическом сочинении Пистис София 
,
Согласно этому сказочному рассказу, слияние духа с Иисусом произошло еще тогда, когда Иисус был младенцем, а не во время крещения.
А когда произошло слияние Иисуса с Логосом? И как этот Логос вступил в сферу человеческой жизни? Об этом Квартус умалчивает, он только замечает, что «Слово стало плотию», т. е. облеклось в человеческое тело. Возможно, евангелист считал моментом соединения Логоса с человеческим естеством в Иисусе момент Его крещения, ибо Квартус говорит, что в период деятельности Иоанна Крестителя «Свет истинный» (вероятно, Логос) лишь готовился прийти (Ин.1:9-10), а при крещении «Дух», сошедший с неба в виде голубя, почил на Нем (Ин.1:32). Однако этот «Дух» нельзя безоговорочно отождествлять с Логосом, ибо первый является пережитком ранней традиции, которой последний редактор Евангелия от Иоанна не мог пренебречь, хотя она и не согласовалась с его собственной доктриной о Логосе.
Подобное можно отметить в первом и третьем Евангелиях, в которых поздняя доктрина о непорочном зачатии от святого духа не согласуется с ранней традицией, отмечающей сошествие на Иисуса того же святого духа при крещении[25].
Вероятнее всего предположение, что Квартус приурочивал слияние Логоса с человеческим естеством в Иисусе к началу жизни Иисуса, к моменту Его рождения.
Отметим сомнительность предположения о том, что, по мнению Квартуса, вышеозначенное слияние произошло в момент зачатия Иисуса от святого духа. Об участии или неучастии в порождении Христа родителя-человека в Евангелии от Иоанна не сказано ни слова, хотя апостол Филипп, признавший в Иисусе Мессию, именует Его сыном Иосифа (Ин.1:45). По мнению Квартуса, христиане, уверовавшие во имя Христа, «не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин.1:13), хотя по своему рождению они и являются простыми людьми. Поэтому и сам Иисус Христос представляется четвертому евангелисту единородным Сыном Божиим, ибо хотя Он и родился, как все люди, но в Нем объединилось Слово Божие (Логос) с человеческим естеством.
Как уже было отмечено выше, все философские учения с гностическими мотивами не имеют строгой догматики. С одной стороны, объяснить образ Иисуса на основании Евангелия от Иоанна очень трудно, просто невозможно, ибо невозможно на основании строго логической системы объяснить нечто аморфное по сути, выходящее за пределы этой системы. С другой стороны, на основании четвертого Евангелия объяснить образ Христа значительно проще, чем на основании синоптических Евангелий, ибо трактовать этот образ можно произвольно, не придерживаясь строгой системы, строгой догматики, и применяясь к обстоятельствам; Евангелие от Иоанна дает возможность трактовать свои положения весьма произвольно, необходимо лишь владеть искусством казуистики и софистики для достижения известной цели.
В дальнейшем мы не будем придавать серьезного значения образу Христа в трактовке Квартуса и изречениям, которые четвертый евангелист приписывает Основателю, оставляя эту привилегию богословам. Образ Иисуса в Евангелии от Иоанна так же далек от образа исторического Иисуса, как далек образ доктора Фауста у Гете от образа исторического Фауста, si tanta licet componere Magnis.
[1] ἄρχων — правитель, начальник, вождь, глава, повелитель.
[2] Это, вероятно, тот самый Ипполит — ученик Иринея и пресвитер в Риме (ум. ок. 236 г.)
[3] Ср. термины Павла: σαρκικοί, ψυχικοί, πνευματικοί (1 Кор.2:14-15; 3:3).
[4] От греческого слова αἰών [айóн], или, в восточной транслитерации, [эóн], — век, вечность. Эон — многозначный термин, который в эпоху эллинизма использовался для обозначения мира, вечности, мировых эпох. В христианстве эон — период земной истории, завершающийся «кончиной века» (συντελεία τοῦ αἰῶνος, Мф.24:3) и Судом, а также мир, свет; в гностицизме — название определенных стадий эманации Бога, воплощающих абстрактные сущности типа логоса, истины или идею будущего Царства Божиего — грядущий эон.
[5] Ириней о последователях Валентина, валентианах, пишет: «Вот первая и родоначальная пифагорейская четверица, которую они называют и корнем всего, именно: глубина и молчание, потом ум и истина» (Iren.Haer.I.1:1).
[6] Греческое слово λόγος, как одно из основных понятий древнегреческой философии, имеет множество значений; в переводе на русский язык их более тридцати, как-то: слово, предложение, высказывание, речь, мысль, разум, премудрость, смысл, замысел, учение, понятие, суждение, основание и т. д.
[7] πλήρωμα — полнота, обилие, множество.
[8] «Недавно Валентин предложил еще вопрос: какое есть начало Бога? Если его послушать, то выходит, что это какой-то фантом, какой-то недоносок» (Tert.Praescr. haer.7).
[9] В некоторых гностических системах Иисус Христос также распадается на отдельные сущности: 1) Иисус; 2) Христос; 3) Спаситель; 4) Единородный; 5) Логос; и т. д. (ЕФ.19,32,33,39). Ср. рукопись из Наг-Хаммади Апокриф Иоанна (Апокрифы древних христиан. — М., 1989, стр. 197–217).
[10] От греч. πᾶν — все; σπέρμα — семя.
[11] Сразу же после опубликования этого отрывка (1622 г.) вопрос о том, можно ли признать его подлинным сочинением Юстина, породил разные мнение, которые остаются и ныне; в пользу аутентичности, кроме Иоанна Дамаскина, говорят многие древние мужи Церкви IV – VI вв., однако Евсевий и Иероним в перечне писаний Юстина не приводят данного сочинения.
[12] Свенцицкая И. С. Раннее христианство: страницы истории. — М.: Политиздат, 1987. — Стр. 270–273.
[13] Ириней не понимает этой формулы и переводит ее неверно (Iren.Haer.I.14:2[21:3]; cf. Lucianus. Alexander.13). В учении гностиков — в частности, Валентина — Хакмот (Прит.14:1, ex Biblia Hebraica; cf. ibid., 9:1), или, в греческом написании, Ахамот (Ἀχαμώθ), олицетворяет слепую творческую силу (Iren.Haer.I.1:7 sqq. [4:1 sqq.]; Epiph.Haer.XXXI.4). То, что эта фраза не сугубо еврейская, как думает(?) Ириней, следует из ΡΟΥΑΔΑΚΟΥСΤΑ = רוּחָא דְּקוּשְׁטָא («дух истины»).
[14] Свенцицкая И. С. Раннее христианство: страницы истории. — М., 1987. — Стр. 258–259.
[15] Свенцицкая И. С. Раннее христианство: страницы истории. — М., 1987. — Стр. 260.
[16] См. Лейденский папирус (Pap. Lugd. W. C. 17 сл. Dieterich Abraxas, S. 195, 4ff. 10–11) и Лондонский папирус (Pap. Lond.CXXII.1–7).
[17] Доктрина Евангелия от Иоанна переплетается и с некоторыми другими восточными культами. Все, относящееся к культу Митры, собрано в капитальном труде: Cumont F. Textes et monument figurés relatifs aux mystéres de Mithra. 2 tomes. Bruselas, 1896–1898. Об Изиде (Исиде) и Озирисе (Осирисе) имеется специальная работа Плутарха De Iside et Osiride (Περὶ Ἴσιδος καὶ Ὀσίριδος). Изиде посвящена также XI книга Метаморфоз Апулея.
[18] «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1:1).
[19] Показательно, что Бог, согласно Библии, часто исполнял свои намерения через слово — уже в самом начале мы читаем: «И сказал Бог: да будет...» (Быт.1:3,6,9,11,14 и т. д.). Поэтому еще в древности еврейское понятие «Да-бар» (דָּבָר), т. е. «Слово», выступало в роли божественного исполнителя. Не случайно арамейское слово «Мэ-мар» (מֵימַר), или «Мэ-м’ра» (מֵימְרָא), — «Слово» — уже в Таргуме выступает в качестве обозначения Бога — обычно для устранения антропоморфизма (A Dictionary of the Targumim, the Talmud Babli and Yerushalmi, and the Midrashic Literature. Compiled by Marcus Jastrow. Vol. 2. London: Luzac & Co – New York: Putnam’s Sons, 1903. P. 775).
[20] «И Слово стало плотию, и обитало с нами» (Ин.1:14).
[21] Nag Hammadi Codex I (The Jung Codex): Introductions, Texts, Translations, Indices. Edited by Harold W. Attridge. Leiden: Brill, 1985. (Nag Hammadi Studies 22.) P. 55–122.
[22] Кроме того, Филон в книге О бегстве и нахождении наряду с логосом называет и другую сущность — софию (σοφία — мудрость): «Она называется Дочерью Бога, и она законная дочь и вечно девственная» (Philo.De fuga et inv.50); с другой стороны, «эта Дочь Бога, софия — мужчина и отец» (Ibid.52); ср. произведение из Наг-Хаммади Гром. Совершенный ум (Апокрифы древних христиан. — М., 1989. — Стр. 308–315).
[23] Согласно церковному учению, существует девять ангельских чинов: ангелы (ἄγγελοι), архангелы (ἀρχάγγελοι), херувимы (כְּרֻבִים), серафимы (שְׂרָפִים), силы (δυνάμεις), престолы (θρόνοι), начальства (ἀρχαί), власти (ἐξουσίαι) и господства (κυριότητες) (Быт.3:24; Ис.6:2; 1 Петр.3:22; Кол.1:16; 1 Фес.4:16).
[24] Pistis Sophia. Opus Gnosticum Valentino adiudicatum e codice manuscripto Coptico Londinensi descripsit et Latine vertit M. G. Schwartze. Edidit J. H. Petermann. Berlin: Dummler, 1851; Pistis Sophia. Text edited by C. Schmidt, translation and notes by V. MacDermot. Leiden: Brill, 1978 (Nag Hammadi Studies 9).